– А Святые Дары? – сквозь рыдания проговорила мать. – Разве вы не должны дать ей последнее причастие?
– Это невозможно, если она мертва, – ответил монах донье Селии, прервав молитву.
– Кто говорит, что она мертва! Я не знаю, мертва она или нет! – взвыл дон Мануэль, вцепившись в свои бакенбарды, там, где они соединялись с пышными усами, и вырывая из них волоски. – Я не врач. Вдруг в ней еще теплится жизнь? Кто может точно сказать, что она не жива?
– Раз мы этого не знаем, – настаивала донья Селия, – дайте ей Святые Дары, преподобный.
– У меня их нет с собой, – посетовал тот.
– Так скорей бегите за ними!
В эту минуту, не говоря ни слова, Анна, кухарка, с трудом опустилась на колени между двумя мужчинами и приложила чистое зеркальце к губам Урсулы. Большинство присутствующих в ожидании, не запотеет ли зеркальце от дыхания девушки, сами затаили свое. Прошло время, больше времени, чем человек может выдержать, не сделав вдоха, но поверхность оставалась гладкой. Кухарка покачала головой и вручила зеркало дону Мануэлю как доказательство того, что его дочь скончалась. Ей, тучной, стоящей на коленях перед трупом девушки между двумя мужчинами, было трудно подняться с полу. Никто и не подумал помочь. Все-таки встав, она глубоко вздохнула и невольно оперлась о подлокотник кресла, в котором так и сидел Далмау, чуждый всему происходящему.
– Паршивец! – припечатала кухарка.
Горничная принесла простыню, и тело Урсулы накрыли полностью. Преподобный Жазинт продолжал читать молитву, а донья Селия плакала, прижавшись к соседке, которая явилась в квартиру, услышав грохот и крики. Дон Мануэль повернулся к Далмау, огляделся вокруг; взгляд его упал на рисунки.
– Собери! – рявкнул он горничной.
Потом увидел морфин. Схватил пузырек, закрыл глаза и со всей силы запустил его в стену, разбив вдребезги.
– Сукин сын! – Взяв Далмау за грудки, дон Мануэль поднял его с кресла, но не смог поставить на ноги: тело висело мертвым грузом. – Что ты сделал с моей дочерью, голодранец?
Вне себя от гнева, весь побагровев, буквально выплевывая слова, дон Мануэль пытался одной рукой удержать Далмау стоймя, чтобы надавать пощечин. Рубашка порвалась, юноша выскользнул из рук учителя, ударился о подлокотник кресла и рухнул на пол. Только слабо застонал, ничего больше.
– Мерзкий ублюдок! – орал дон Мануэль, пиная его в живот. – Каналья! Еретик! Как я мог доверять тебе? Я тебя убью!
И опять пнул его, и снова, и снова. Кто-то из соседей, прибежавших на помощь, пытался его удержать, но женщина, пришедшая первой, схватила защитника за плечо и не дала вмешаться. Остальные не двинулись с места, позволяя избивать Далмау, который инстинктивно скорчился, пряча голову; наконец дон Мануэль, обессилев, закрыл руками лицо и упал на колени.