Маравильяс не терпелось вмешаться в разговор, успокоить мать, сказать ей, что чесотка у ее сына почти прошла. Так ей показалось, когда она в хибаре толстяка пряталась за черной лаковой ширмой, на которой еще угадывался тонкий восточный орнамент; там же скрывалась она, когда в первый раз привела Далмау к дону Рикардо и продала как человеческое отребье. Не хотела, чтобы Далмау узнал о ее предательстве; пусть думает, что выдал его Дельфин.
– Где он может быть?
Это спросила Хосефа, хотя и Эмма могла спросить или обе одновременно.
«В море», – чуть было не ответила Маравильяс. Да, именно там дон Рикардо прятал свое самое ценное имущество, когда оному грозила непосредственная опасность. В простой рыбацкой лодке, из тех, что промышляли у берега, двое верных барыге моряков отплывали подальше, исчезая из виду; через несколько дней их возвращали или нет. Найти его невозможно, что и было доказано после того, как дон Рикардо послал дону Мануэлю предложение сдать Далмау за пять тысяч песет, а тот послал в Пекин полицию, полагая, что художника найдут и так, можно обойтись без шантажа со стороны преступника.
Никто не предал дона Рикардо.
Никто не заговорил.
При обыске не нашли никаких доказательств.
Ничего.
– Скажите церковникам, – шепнул дон Рикардо комиссару, возглавившему провальный рейд, – что цена поднялась до семи тысяч пятисот песет золотом.
– Не жадничай, – ответил полицейский. – Что ты будешь с ним делать, если мы не сойдемся в цене?
– Художником уже интересуются французские республиканцы, – соврал барыга. – Запомните: семь тысяч пятьсот песет золотом.
Цена поднялась до десяти тысяч песет после того, как некто, вроде бы заслуживавший полного доверия, обманул дона Мануэля Бельо и его друзей-ретроградов из Комитета социальной защиты, указав им точное место, где дон Рикардо прячет Далмау. На этот раз даже военные приняли участие в блиц-операции, в ходе которой разворошили все хижины Пекина, не добившись никакого результата.
Маравильяс знала, что католики постановили заплатить эти десять тысяч песет золотом. Дон Мануэль Бельо выложил из своего кармана почти треть суммы, остальное от своих щедрот внесли другие богатые святоши. Скоро они поставят перед судом человека, который своими богомерзкими картинами подстрекал рабочих на выступления против Церкви. Бог требовал, причем настоятельно, публичного возмездия.
– Далмау узнает, что тебя освободили, и не пойдет сдаваться.
В словах Хосефы, уже на улице Бертрельянс, звучала скорее надежда, чем уверенность.
– Нет, не пойдет, – поддержала Эмма. – Новость о моем оправдании появится во всех газетах, Далмау это увидит.