В Петербурге мы собирались большей частью на квартире у моряка-толстовца. Несмотря на скромное положение редактора какого-то морского журнала, у него на Васильевском острове была прекрасная квартира, похожая на кают-компанию, со множеством картин с морскими видами по стенам. В царские времена этот толстовец-финн издавал отцовские запрещенные статьи, сидел за них в тюрьме, ввозил их контрабандой на своей яхте из Финляндии.
Для начала работ надо было достать денег. От сумм, вырученных от издания посмертных произведений отца и истраченных согласно его воле на покупку яснополянской земли для крестьян, осталось около 20 000. С помощью книгоиздательства "Задруга" нам удалось выцарапать из банка эти деньги.
Позднее книгоиздательство "Задруга" согласилось взять на себя издание первого Полного собрания сочинений Толстого и оплачивать нашу редакционную работу. К "Задруге" присоединились московская "Кооперация" и некоторые другие центральные кооперативные организации.
Первым нашим руководителем по работам в Румянцевском музее, где хранились все рукописи отца до 1880 года, был Тихон Иванович Полнер, позднее его заменил проф. Ал. Евг. Грузинский. В.И.Срезневский приезжал в Москву периодически. В одной из больших зал музея, где мы меньше всего мешали стуком машинок, нам поставили несколько столов. Музей не отапливался. Трубы лопались, как и везде. Мы работали в шубах, валенках, вязаных перчатках, изредка согреваясь гимнастическими упражнениями.
Стужа в нетопленом каменном здании с насквозь промерзшими стенами, куда не проникает солнце, где приходилось часами сидеть неподвижно, - хуже, чем на дворе. Согреться невозможно. Сначала остывали ноги, постепенно леденящий холод проникал глубже, казалось, насквозь промерзало все нутро, начиналась дрожь. Мы запахивали шубы, старались не двигаться, но дрожь усиливалась, стучали зубы.
Неизданная комедия "Зараженное семейство", начало повести "Как гибнет любовь", дневники, письма, варианты "Детства", бесконечные варианты "Войны и мира" были уложены в двенадцати желтеньких ящиках, набитых так, что, когда вынималась рукопись, запихнуть ее обратно было почти невозможно. Мать любила рассказывать, как один из братьев убирал кладовую и выбросил в канаву вместе со всяким хламом груду бумаг. "Хорошо, что я заметила, - заключала она свой рассказ, - я глазам своим не поверила, когда увидала, что это рукописи "Войны и мира". Кабы не я, все рукописи погибли бы".
Забывая холод и голод, мы читали новые сцены, характеристики героев "Войны и мира", и бывало иногда непонятно и обидно, зачем отец выбросил те или иные страницы.