— Да. Я включаю камеру.
— Отстегните меня…
— Даже и не думай.
Камера была установлена и отрегулирована таким образом, что брала крупным планом только лицо Царицына. Ленька постарался и уложил нашего фигуранта тютелька в тютельку туда, куда нужно.
— Нет! — Он отвернулся, а я кивнула Леньке.
— Это твое последнее слово? — спросила я Царицына, по лицу которого текли бессильные слезы, и, к своему собственному удивлению, не испытывала к нему никакой жалости. Он молчал и плакал. — Хорошо.
Ленька сзади вывернул ему руку, взял у меня пистолет, вложил в руку Царицына, но тот заорал:
— Нет! Не надо!
— Тогда говори. — Я забрала пистолет. — Я включаю камеру, и учти: если ты ляпнешь в объектив что-нибудь не то, я пристрелю тебя без всякого сожаления.
Ты понял, ублюдок?!
Уж не знаю, что было в тот момент в голове у Царицына. Я только надеялась, что он поймет — я не шучу. И добил его, конечно, не пистолет в моих руках и не Ленькин пинок, а номер счета в Ирландском банке. Он начал говорить.
После того, как он закончил, мы отстегнули наручники, вывели Царицына на воздух, посадили в его машину и оставили приходить в себя.
— Мария Сергеевна, — спросил меня Кораблев по дороге, — за что он так Сергея? Из-за Хорькова?
— Из-за себя. Сергей запросил, чьи агенты Востряков, Рыбник и Трубецкой, а потом нашел свои запросы в ящике стола Царицына. Этот ублюдок знал, что Сережка поедет в тюрьму, и купил контролера. Всего за двести долларов. Встретился со своим агентом Трубецким, грохнул его — все равно уже надо было от него избавляться, и вернул пистолет.
— Неужели Сережка не заметил, что патрона не хватает, когда получал пистолет на выходе из тюрьмы?
— Леня, история об этом умалчивает. Вот выйдет Сережка, спросим у него.
А вообще-то я знаю случай, когда опер получил по ошибке чужой пистолет, сунул его в кобуру и пошел. Это выяснилось только на строевом смотре.
— А как вы счет-то блокировали?
— Леня, о чем ты говоришь! Как я могу счет блокировать, да еще и за границей? На пушку взяла…
— Да, — протянул Ленька, выруливая на шоссе, — теперь я и не знаю, чем нам все это аукнется. Может, и правда, уволят?
— Брось, Лень, — сказала я, — ну, уволят, так ведь не посадят. Ну, посадят, так ведь не расстреляют. У нас мораторий.