Осенью состоялись гастроли Вахтанговского театра в Ленинграде. От вокзала до гостиницы нас везли на автобусе. Был солнечный день. Город выглядел нарядно. Я не мог оторваться от домов чудесной архитектуры, от куполов соборов, от улиц, уходящих в далекую перспективу. Когда мы въехали на мост, дух захватило от открывшейся перед нами панорамы Марсова поля в осеннем золоте, величественной Невы... В глаза бросилась надпись "Якорей не бросать!" Сердце переполнилось восторгом от красоты и мощи северной столицы.
Я очень волновался: играть Кирова в Ленинграде, в городе, где его знали, любили, берегли память о нем! Неудачу ленинградцы мне не простят.
Волновался не я один.
- Миша,- сказал мне директор нашего театра Федор Пименович Бондаренко,- Киров должен быть как настоящий. Прежде всего, надо подумать о гриме. На это я никаких денег не пожалею. Самое главное - первое впечатление. Ты выходишь, а по залу прокатывается: "Похож!.." А дальше уже само пойдет.
Мы отправились на "Ленфильм", к знаменитому мастеру своего дела гримеру Горюнову. Он поизучал меня какое-то время и наотрез отказался: "Нет, я из вас Кирова делать не буду". Я и на самом деле был "не кировистый" - тощий после голодного студенчества, шея мальчишеская, длинная... Но главное - лицо: лоб, скулы, подбородок ну никак не тянули на кировские.
Горюнов посоветовал нам обратиться к гримеру, работающему на студии телевидения. После коротких переговоров тот согласился и назначил час, к которому мне надлежало приехать к нему в день спектакля.
Я надел под гимнастерку ватную куртку, под галифе - ватные штаны. Фигура получилась презабавная: надутый человек с тонкой шеей и лицом с кулачок.
Гример начал меня стилизовать - из пропитанных специальным клеем слоев ваты наращивать мне "мясо": скулы, щеки, лоб. В конечном счете я был похож на бурундука из папье-маше: круглые щечки, запрятанные в них глазки.
...И вот мой выход на сцену. Я появляюсь - веселый, жизнерадостный, смеющийся. О, этот знаменитый заразительный смех Сергея Мироновича, озорной, от всей души! Он чуть не загубил и спектакль, и мою так блестяще начатую актерскую карьеру. Выхожу это я, хохоча, и вдруг все мои наклейки отходят от лица в разные стороны и встают в виде больших ушей. Я не сразу это понял, я только увидел побледневшего Бондаренко и выражение ужаса в его глазах. Произнеся несколько реплик, уже чувствуя неладное - я не провалился на месте, полагаю, лишь по причине сибирских нервов,- удалился за кулисы. Директор, говоря очень неинтеллигентные слова, сорвал с меня все эти бурундучины, отчего и мой следующий выход, полагаю, произвел эффект: вместо полнощекого человека, покинувшего сцену несколько минут назад, изумленному залу явился, пусть такой же сильный духом, но с изможденным лицом юноша.