И вполне, вполне, через головы их седые, хватило бы им омрачающих жизнь переживаний из-за давнего и тяжелого конфликта с сыном, избравшим добровольно такую область деятельности, куда нормального человека черт калачом не заманит. Он занимал большую, но неопределенную должность, жил на северо-востоке, за Полярным крутом, вместе со своей медведеобразной женой Шурой и младшим сыном Александром, и была какая-то насмешка судьбы в том, что самые несоединимые в семье люди назывались одним именем.
Старшую свою дочь, Лилю, сын привез в сорок третьем году в Вятку, в военный госпиталь, где родители его по двенадцать часов стояли у операционного стола. Девочке было пять месяцев, она весила три килограмма, была похожа на высохшую куклу, и с этого дня до самого конца войны они работали в разные смены,- обычно Александр Ааронович брал себе ночь. Лиля, Белой Зиновьевной выправленная, выкормленная, так и осталась у бабушки с дедушкой, заново рожденная к славной доле профессорской внучки. Но приемных своих родителей, зная обидчивость родной матери Шуры, изредка приезжавшей, она звала Белочкой и Суриком, а прадеда - дедушкой.
Теперь Бела и Сурик сидели в мягких старых креслах в суровых чехлах, вполоборота к кушетке, и делали вид, что не слушают, о чем там шепчутся старик и девочка.
- Дедуль, - ужаснулась Лиля, - и что же, всех-всех врагов на дереве повесили?
- Я же не говорю тебе: это плохо, это хорошо. Я говорю, как было, - с сожалением в голосе ответил прадед.
- Другие придут, и отомстят, и убьют Мордехая... - с тоской проговорила девочка
- Ну конечно, - неизвестно чему обрадовался прадед, - конечно, так все потом и было. Пришли другие, убили этих, и опять. Вообще, я тебе скажу, Израиль жив не победой, Израиль жив... - Он приложил левую руку в филактериях ко лбу и поднял пальцы вверх: - Ты понимаешь?
- Богом? - спросила девочка.
- Я же говорю, ты умница, - улыбнулся совершенно беззубым младенческим ртом дед Аарон.
- Ты слышишь, чем он забивает голову ребенку? - грустно спросила Бела у мужа, когда они остались в своей комнате с двуспальным, как шутил Сурик, письменным столом...
- Белочка, он простой сапожник, мой отец. Но не мне его учить. Знаешь, иногда я думаю, было бы лучше, если бы и я остался сапожником, - хмуро сказал Сурик.
- О чем ты говоришь? Обратно уже не пускают! - раздраженно ответила умная Белочка.
- Тогда ты можешь не волноваться из-за Лилечки, - усмехнулся он.
- А! - махнула рукой Бела. Она была практичной и не такой уж возвышенной. - Этого я как раз не боюсь! Я боюсь, что она сболтнет что-нибудь в школе!