— С матерью виделся?
Гринь захлопал заиндевевшими ресницами. Явдоха вздохнула, мельком взглянула на шкатулку в руках гостя, насупилась:
— Ты, Гринь, зла не держи… Не пущу тебя в хату. Оксану позову. Ты тут постой.
Повернулась и ушла в дом, тяжело хлопнув дверью; собаки хрипло ворчали на цепи, от изморози на окнах дом казался бельмастым, на Гриня глядел единственный черный зрачок, смотровое окошко в том месте, где на стекло долго дышали.
Он много раз воображал, как это будет. Совсем не так. Совсем не так. Неправильно…
Скрипнула дверь. Лязгнула защелка. Гринь проглотил слюну.
Оксана изменилась. И в то же время Оксана единственная была ПРАВИЛЬНАЯ — из той его мечты, когда, меряя степь шагами, слушая гудение слепней да скрип колес, Гринь представлял эту встречу.
Оксана больше не была подростком. Меховая безрукавка едва сходилась на раздавшейся груди, лицо потеряло детскую округлость, но все такими же удивленными были глаза и такими же мягкими — губы…
И щеки, вспыхнув на морозе, сразу же сделались как красная смородина. И брови лежали, будто две угольные ленты.
Хорошо, что у Гриня был подарок. А то он точно не знал бы, куда смотреть, что делать…
— Вот! — он протянул шкатулку. Оксана, помедлив, взяла.
— Ты посмотри, какая шкатулка! Жары-птицы нарисованы… и посмотри, что под крышкой.
— Долго ты ходил, — сказала Оксана, не глядя на подарок. Гринь шевельнул ноздрями:
— Долго? Другого нашла?
Слова вырвались сами по себе. Дало о себе знать растущее напряжение.
Оксана подняла глаза. Гринь обомлел под этим взглядом.
— Тебя ждала.
Маленькое оконце в изморози было третьим собеседником. Гринь постоянно чувствовал на себе пристальный взгляд.
— Тебя, говорю, ждала.
Молчание. Оксана прижимала шкатулку к груди, смотрела в снег.
— Так засылать сватов? — спросил Гринь, сам понимая, какой он сейчас глупый.
Оксана мотнула головой. Сбился на ухо платок; Гринь ощутил, как немеют щеки.
— Что, не пойдешь за меня?
Оксана подняла голову. Глаза ее были, как уголья, злые — и мокрые.
— Мать твоя… с нечистым спуталась! С тем, кто в скале сидит. С исчезником. Отец сказал — не отдаст меня за чертова пасынка. Я и сама не пойду зачем мне в свекрухи — ведьма?!
Снег пошел гуще. Ложился Гриню на плечи, таял на Оксаниных ресницах. А на собачьей шерсти уже и не таял — пес лежал, прикрыв нос лохматым хвостом, превращаясь понемногу в сугроб. «Неправда», — хотел сказать Гринь.
За черным смотровым оконцем, прогретым людским дыханием, прятался чей-то пристальный глаз.
— Я много денег заработал, — сказал Гринь непонятно зачем. Оксана молчала.