Концентрационный лагерь в Германии. Рождество тысяча девятьсот сорок четвертого года.
Уильяму Смиту снова снится тот же сон.
Как и другие заключенные, он провел это рождественское утро, больше пяти часов стоя на площади в истрепанном белье под колючим северо-восточным ветром. Некоторые из тех, кто были там вместе с ним, падали, чтобы больше никогда не подняться… Уильям же выдержал. Он был сильным и крепким, и он не был измучен тревогой о семье, как другие. Смит не помнил, кто он такой, и значит, не знал, есть ли у него семья. Комендант, обращаясь к заключенным, сказал: «Если у вас есть жены и дети — забудьте их: вы никогда больше их не увидите». Эти слова разозлили Уильяма, хотя его лично они не касались. Ведь теперешняя жизнь началась для него всего два года назад, когда он вышел из больницы. Его снабдили табличкой, удостоверяющей, что он — Уильям Смит. Там стоял еще и номер, но он никак не мог свыкнуться с тем, что это имя и номер принадлежат ему. В лагере он был зарегистрирован под этим именем, а после того, как сбежал и был схвачен СС, его поместили в концентрационный лагерь. С тех пор его дважды переводили в другие места, и каждое из них было хуже предыдущего. В этом лагере он был единственным англичанином. Он немного говорил по-французски и начал учить немецкий. Старый чех иногда одалживал ему нож, украденный с риском для жизни, и они вырезали животных. Чех был мастером в этом деле, а Уильям восполнял недостаток мастерства множеством оригинальных идей. Вскоре он сравнялся со своим учителем.
Время шло — день за днем, ночь за ночью. В жизни заключенных ничего не менялось — голод, холод, плохая пища, жестокость и обволакивающий все вокруг густой туман человеческого страдания. Уильяму было легче, чем остальным, ведь ему не нужно было беспокоиться ни о ком, кроме себя. Он вообще был не из тех, кто беспокоится. И иногда по ночам ему снился один и тот же сон.
Так было и сейчас. Его тело, зажатое между другими телами, лежало на голом грязном полу. Но самого Уильяма там не было. Он спал и во сне поднимался по трем ступеням к дубовой двери — видение всегда так начиналось. Ступеньки были старые, истертые ногами множества поколений, ступавших по ним. Вели они с улицы к парадному входу дома. Уильям точно знал, что дом стоит на улице, хотя никогда не видел ничего, кроме лестницы и обитых гвоздями дубовых створок.
Потом он открывал дверь и входил. Наяву он мог вспомнить только ступеньки и эту дверь, все остальное представлялось очень смутно — как всегда бывает в снах. Оставалось только четкое ощущение, что он возвратился домой. Там был темный холл, а справа — лестница, по которой он поднимался. Но воспоминание это было таким неясным, темным, расплывчатым, как отражение на воде, колеблемой ветром. Уильям знал лишь одно: это — счастливый сон.