С первых же дней во всех речах, как в публичных собраниях, так и в заседаниях его Исполнительной комиссии и в товарищес
ких беседах, в нашем кругу звучала тревога за исход революции. Но я не помню, чтобы кто-нибудь из нас опасался подавления революции темными, реакционными силами. Недаром 12 лет отделяло нас от 1905 года, когда городская пролетарская революция была залита волнами крестьянского моря и подавлена штыками мужицкой солдатчины. Много воды, много крови утекло с той поры. Иной стала деревня, иной стала и армия. Весь ход событий в столицах и в провинции, в тылу и на фронте говорил о том, что теперь силы контрреволюции не представляют сами по себе значительной опасности для освободившегося народа. В Сибири это чувствовалось особенно ясно. Как-то не верилось здесь в существование контрреволюционных сил, когда вчерашние защитники царизма -- вплоть до жандармских ротмистров -- наперебой друг перед другом доказывали нам, что они давным-давно мечтают о революции, в демократической республике видят для России идеал государственного строя и с радостью приветствуют торжество свободы. Опасность для революции рисовалась нам не в виде притаившейся черной сотни, а в виде полчищ германского империализма, с одной стороны, и в виде гражданской войны и анархии -- с другой.
Опасность, угрожающую революции со стороны стоящей на русской земле армии Вильгельма II", я, как и многие товарищи, ощущал совершенно отчетливо. Германский император представлялся воплощением того же самого строя, представителем которого был Николай II". Естественно было ожидать, что теперь Вильгельм поспешит протянуть руку помощи своему низвергнутому "брату". Именно ощущение этой опасности поставило перед нами в совершенно новом освещении вопрос об обороне.
Приходили солдаты и спрашивали:
-- Как же теперь с войной? Будем маршевые роты на фронт
посылать или нет?
В ответ мы объясняли им, кому было бы при сложившихся обстоятельствах выгодно обнажение фронта и продвижение вперед армии Вильгельма.
Приходили железнодорожники:
-- Из Владивостока на Запад идут поезда с воинским снаря
жением. Пропускать ли их или задерживать?
Мы отвечали, что теперь все силы должны быть направлены на ускорение продвижения этих поездов, от своевременного прибытия которых на фронт зависит боеспособность армии, то есть в конечном счете, спасение или гибель революции.
Я не утверждаю, что это был единственный ход мысли, приводивший интернационалистов-циммервальдистов34 на позиции
"революционного оборончества". Были и другие пути -- голова не у всех работала одинаково. Но этим путем переход совершался особенно быстро, и при нем меньше всего ощущалось противоречие между вчерашней проповедью мира и сегодняшним призывом к обороне. Впрочем, было ли здесь противоречие? Ведь в новой обстановке оборона была предпосылкой того, чтобы российская революция могла бросить свои силы на чашу весов мировой политики и склонить их в сторону всеобщего демократического мира!