Уже перевалив через Урал, мы получили газеты со знаменитым обращением Петроградского совета "К народам всего мира". В этом документе мы нашли лучшее доказательство того, что наши сердца бьются созвучно с сердцем революционного Петрограда:
"...В сознании своей революционной силы российская демократия заявляет, что она будет всеми мерами противодействовать захватной политике господствующих классов, и она призывает народы Европы к совместным решительным действиям в пользу мира.
Мы обращаемся к нашим братьям-пролетариям австро-германской коалиции и прежде всего к германскому пролетариату. ...Мы будем стойко защищать нашу собственную свободу от всяких реакционных посягательств -- как изнутри, так и извне.
* Позже я узнал, что эта заметка была помешена в "Известиях" одним из редакторов (Стекловым)" самовольно, к большому неудовольствию большинства членов Исполнительного комитета.
Русская революция не отступит перед штыками завоевателей и не позволит раздавить себя внешней военной силой. Но мы призываем вас: сбросьте с себя иго вашего полусамодержавного порядка, подобно тому, как русский народ стряхнул с себя царское самовластие, откажитесь служить оружием захвата и насилия в руках королей, помещиков и банкиров -- и дружными объединенными усилиями мы прекратим страшную бойню, позорящую человечество и омрачающую великие дни рождения русской свободы..."
Циммервальдская идея прекращения войны объединенными усилиями восставших народов органически сливалась здесь с идеей обороны революционной России от угрожающих ей сил германского империализма. Вопрос был поставлен именно так, как ставили мы его в Иркутске.
Получались в поезде и номера петроградской "Правды"41. В них, так же как и в "Известиях", чувствовалось отсутствие ясной политической линии. Были в "Правде" статьи, казавшиеся мне совершенно неприемлемыми, продиктованными в корне ложным пониманием положения. А вслед за ними приходили номера, под которыми я готов был подписаться обеими руками. Уже давно по многим вопросам я расходился с большевиками. Но меня связывали с большевизмом воспоминания о первых шагах моей политической жизни, воспоминания, которые нелегко было вырвать из сердца. И потому и в ссылке, и в первые дни революции я чувствовал если не политическую близость, то все же некоторую симпатию к большевикам.
Но теперь, когда я перечитывал в вагоне номера "Правды", большевизм начинал казаться мне какой-то грозной загадкой. В нем, при всех его колебаниях, чувствовалась напряженная сила, страстная устремленность, в нем слышался гром революции. Но вместе с тем неясно было, какую роль сыграет в дальнейшем ходе событий эта партия, столь непохожая на все остальные партии России и столь противопоставляющая себя им всем.