После этого безобразного происшествия дяде Феде стало трудно делать вид, будто все идет так, как должно идти. В его квартире поселился настоящий оккупант, и, хотя до угроз и мордобоя дело не доходило, дядя Федя чувствовал себя не в своей тарелке, словно в одночасье сам превратился в квартиранта в своем собственном доме. Хуже всего было то, что у него не хватало духу поговорить с квартирантом по-мужски и попросить его либо погасить долг, либо съехать с квартиры к чертовой матери. Было в личности этого молчаливого черноволосого парня что-то такое, что заставляло гневные слова застывать на губах у дяди Феди. Стоило дяде Феде поднять кулак, чтобы постучать в запертую дубовую дверь, как перед его внутренним взором вставала перекошенная физиономия Баламута, имевшая такой вид, будто дяди-Фединого собутыльника лягнул конь. Мужики во дворе неоднократно говорили, что Баламуту повезло: таким ударом можно было не только сломать переносицу, но и вовсе сшибить голову с плеч, Баламут же отделался обыкновенным фингалом, пусть себе и редкостной величины и расцветки.
Дядя Федя вставил в угол своего дряблого, безвольно распущенного рта плоскую сигарету со смазанной черной надписью, долго чиркал спичкой о разлохмаченный, затертый картонный коробок и наконец закурил, окутавшись облаком вонючего дыма. За последние полтора-два года он привык курить сигареты совсем другого сорта, и такой резкий переход на ядовитый «дым отечества» его совсем не радовал. Закашлявшись, он поудобнее перехватил пакет с двумя бутылками кефира и немного ускорил шаг.
Поднявшись по замусоренной лестнице с исписанными похабщиной стенами, он отпер обшарпанную дверь и вошел в благоухающий старыми щами и тряпьем полумрак прихожей. Справа от входа на стене висела обремененная грудами ветхой одежды вешалка. За отставшими обоями негромко копошились несметные полчища тараканов. Дядя Федя зло хлопнул по обоям широкой ладонью, от души понадеявшись, что раздавил хотя бы парочку этих рыжих стервецов, которых он именовал «Чубайсами». «Чубайсы» за обоями разом перестали жрать мучной клейстер и затаились, ожидая продолжения.
– Потравить бы вас, сволочей, – вслух сказал им дядя Федя.
Это была пустая угроза, поскольку отрава тоже стоила денег, которых у дяди Феди не было. Старик не глядя повесил на вешалку свою ушанку и озабоченно почесал лысину: до пенсии оставалось еще больше двух недель, а деньги уже кончились.
Протянув руку, он нащупал выключатель и дважды щелкнул клавишей. Свет так и не зажегся. Дядя Федя вспомнил, что лампочка в прихожей перегорела еще позавчера, вяло выматерился, стянул с себя провонявшую кислятиной куртку, повесил ее на крючок и прошаркал в кухню, бросив неприязненный взгляд на запертую, как всегда, дверь квартиранта. За дверью было тихо – так, что даже и не поймешь, дома ли постоялец.