"Какой труд пропал! – с отчаянием подумала Анна. – Сколько лет труда, упорства, любви, тревог и радостей…
Сколько лет! Азизбеков вложил в это дерево всю душу. Он всегда вкладывал в работу всю душу, но к этой яблоне относился как к собственному ребенку, подающему большие надежды. И вот кто-то пришел, выкопал и унес. Теперь посадит у себя на даче и будет варить варенье из «яблок Гесперид». Или, того веселее, на базаре станет ими торговать. Ах, да о чем это я! Не будет ими никто торговать, и варенья никакого не будет, потому что пересадка взрослого дерева в другую почву – дело очень деликатное и далеко не всегда оно заканчивается успехом. А эта яблоня привыкла к особому уходу, к постоянной подкормке, и на новом месте она, скорее всего, медленно погибнет. Уж лучше бы, право, сразу пустили на дрова! Чтобы сразу, чтобы не мучилась… Но это, конечно, исключено. Какие там из нее дрова? Так, ведро воды вскипятить…"
От этих мыслей она окончательно расстроилась. Сигарета догорела до самого фильтра, еще одной у Анны не было, а успокоиться так и не удалось. Напротив, ее обида и раздражение только усилились, и она с полной ясностью поняла, что на работу сегодня уже не вернется. Завтра – может быть, но только не сегодня. Не было у нее никаких сил на то, чтобы снова встретиться с улыбающимся, похожим на сытого кота директором и опять увидеть жалкий и, главное, совершенно посторонний пенек на том месте, где еще вчера стояла яблоня Азизбекова.
На соседней скамейке старушка с внуком кормили голубей. А может быть, и не с внуком, а с правнуком – разница в возрасте, кажется, у них была подходящая. «Либо поздний внук, либо ранний правнук», – решила Анна, не совсем понимая, почему ее заинтересовала эта вполне обыкновенная парочка – седая старушка и ее кудрявый, непоседливый и, похоже, довольно капризный внук. Наверное, дело было в том, что затылок старухи с выглядывавшим из-под линялого красного берета пучком седых волос кого-то очень напоминал Анне – кого-то хорошо знакомого и, казалось, имевшего отношение к ее сегодняшним заботам и огорчениям.
Ребенок бросал голубям крошки, широко размахиваясь правой рукой и так далеко подаваясь при броске вперед, что с трудом удерживался на ногах. Было ему от силы года четыре, не больше, и крошки, которые он швырял с такой энергией, падали почти у самых его ног. Жирные московские голуби делали вид, что пугаются его резких движений, лениво, для вида, взмахивали крыльями и тут же, расталкивая друг друга, принимались торопливо и жадно клевать корм. Мальчик радостно, отрывисто хохотал и пытался – вероятно, из любопытства – отогнать голубей, топая на них обутой в красный ботиночек ногой. Голуби пятились бочком, не переставая клевать, мальчик оборачивался к бабушке (или прабабушке?), и та, размеренно, как китайский болванчик, кивая седой головой, отрывала от батона новый кусок и подавала ему. Лицо у старухи было совершенно незнакомое, и Анна никак не могла взять в толк, кого она ей напоминает.