Губы Раймона посинели, лицо сделалось мертвенно-белым.
– Зачем ты искушаешь меня, Анри? – прошептал он. – Ведь ты знаешь, что я уже, можно сказать, не...
– Но пока еще вы наследник и можете вершить закон именем своего отца, – упорствовал я.
– Доблестный рыцарь, – в черных глазах Раймона стояли слезы. – Своим судом и судом Тулузы я повелеваю похоронить твоего господина по христианскому обычаю, и как можно быстрее. Что же до тебя, то... я не думаю, что рана, нанесенная трупу, карается законом так же строго, как убийство. Во всяком случае, ты сделал это не с целью поиздеваться над своим господином, а из любви к нему и из милосердия, как учит нас святое писание. Милосердие выше справедливости. С давних времен Тулуза жила по законам милосердия, иногда, правда, в ущерб справедливости. Поэтому, хоть твоему господину, возможно, и уготовано место в аду, мы не станем вредить ему еще больше и разрешаем похоронить на освященной земле. Поэтому я отпускаю тебя с миром, но всю оставшуюся тебе жизнь ты должен провести в неустанных молитвах за душу барона Жуафри де Вердюна. Тебе понятно решение тулузского суда? – отработанным движением Раймон протянул германцу руку, и тот схватил ее обеими руками и начал целовать, орошая слезами.
В тот день я вдруг остро ощутил, что именно Романе – юный сын Великого Раймона Пятого – и есть тот господин, которому я буду служить до своего последнего вздоха. Несмотря на свою любовь к катарам и детское желание куртуазно расстаться с жизнью, сиганув со скалы, он был человеком этого мира. Нет, не так, он был самой сутью этого мира – мира грешного и каявшегося в своих грехах, мира, где милосердие возводилось на престол и попиралась справедливость. Где рыцари славили любовь и мальчишки молились на пропахшие потом боевые войлочные одежды отцов, и где сильнее солнца горели кольчуги и кресты в руках священников. Раймон Шестой был истинным сыном Тулузы, воистину они стоили друг друга и друг для друга были созданы, точно идеальные любовники, воспетые в нескромных кансонах трубадура из Тулузы Гийома де Л а Тур.
На пороге дома астролога Романе вдруг сделалось дурно, пошла носом кровь. Я подхватил его на руки и внес в дом. Представляю, что это было за зрелище – окровавленный отрок, которого, яко агнца божьего на заклание, я нес на встречу с его судьбой. Охнула какая-то женщина, вскочил одетый в золотую парчу старик, я прошел в комнату, пнув ногой дверь, отчего она чуть было не слетела с петель, и возложил своего юного господина на черный каменный стол в виде креста с вырезанными на нем каббалистическими знаками.