– Ну, с богом. Дружно!
Коч вздрогнул, повернул нос к берегу, где темнела большая промоина, и медленно пополз на кругляшах поперек льдины к воде. Гурий только успевал подсовывать катки из-под кормы под нос, бегая взад-вперед.
Судно спустили на воду аккуратно, осторожно. На воде оно тотчас развернулось под ветром бортом к льдине. Артельщики заняли свои места, перекрестились на восход, взялись за весла, а после поставили и парус.
Разгулявшийся ветер дул с правого борта, немного с кормы. Позади осталось устье реки Черной, Гуляевские кошки – мелкие острова в Печорском море и узкий, вытянутый в длину почти на десять верст остров Песяков, возле которого поморы попали в ледовый плен.
Коч резво бежал по волнам. Аверьян сидел у руля. Широкий парус втугую наполнился ветром. Гурий и Герасим расположились на раскинутой оленьей шкуре посреди коча. В носу – впередсмотрящим Никифор. Его ноги в бахилах виднелись из-под паруса.
Аверьян направлял судно вдоль берега, к мысу Медынский Заворот, за которым должна открыться Хайпудырская губа.
Легок и быстр на ходу поморский коч. Округлая форма днища давала ему малую осадку. Сшит он по образцу морских карбасов, прочных, парусно-весельных, на которых поморы выходили на ближний промысел рыбы и зверя. Про такие суденышки рыбаки говорили: «На карбасе не утонешь. Хотел бы утонуть, да не сгинешь».
Карбас на любой волне, словно пробка, взлетал наверх, на гребень. Надо только уметь держать против ветра или по ветру так, чтобы в шторм волны били в нос или в корму. Ну, а если случится, что примет карбас неожиданный бортовой удар рассвирепевшего моря и волна перевернет его, он удержится на поверхности вверх днищем. А люди, выбравшись на обшивку и уцепившись за что придется, иной раз долго плавают в море, пока оно не прибьет опрокинутый карбас к берегу или терпящих бедствие не подберут другие мореходы.
Тогда ставят в память своего спасения поморы обетный крест на берегу…
Умели холмогорские мастера шить посудины. Скандинавская летопись говорит, что еще в XVI веке сын норвежского короля Олафа Магнус плавал в Холмогоры строить для себя корабли. А уж норвежцы знали толк в кораблестроении.
Придя на Поморье на плоскодонных ушкуях, новгородцы без труда убедились в том, что их суденышки, шитые для речного и озерного плавания, в море не годятся. Не один рыбак хлебнул горя и холодной беломорской воды, пока корабельщики нашли нужную форму днища и корпуса, десятилетиями опробованную в морских странствиях и после каждого похода усовершенствованную. Постепенно поморы научились шить карбаса, поднимавшие до двух тысяч пудов груза, шняки для трескового промысла, кочи малые и большие – до двенадцати сажен длины, могущие взять на борт четыреста-семьсот пудов клади. Шили и лодьи с тремя мачтами и бушпритом, на которых командой в восемь-десять артельщиков ходили промышлять зверя на Новую Землю и Грумант – Шпицберген.