Их обстреляли внезапно – по-видимому, били в упор из зарослей. Ядвигу, жену Пестрецова, и старшего по званию Евгения Киреева с женой прошило на месте.
Шок – секунду-другую. Опомнились, разобрались: кто убит, кто ранен, кто может стрелять. Пестрецов распластался там, где лежал, и огрызался короткими очередями.
Когда прекратилась стрельба, было уже совсем темно. Он, судя по всему, остался один. У мёртвых вытащил документы и пошел, сам не видя куда, продираясь сквозь жесткую траву, ничего не соображая, руки не слушались, щёки покрылись волдырями. Ни еды, ни питья. Никого кругом.
Вернувшись среди ночи, содрогнулся от увиденного. В неестественных позах лежали обезображенные трупы. У женщин вырваны серьги, отрублены безымянные пальцы с обручальными кольцами.
Гады! Сложил на машину убитых, двинулся по саванне в сторону городка.
Утром кончился бензин. Куда деваться? Тяжкий груз – в ров, нагнулся, накрывая плащ-палаткой. Слаб так, что голова кружилась, перед глазами бордовые крути. Шагов сзади не слышал, но почувствовал: приближаются и, разгибаясь, полоснул из автомата по уже обступившим его юаровцам.
Пестрецов очнулся в вертолёте. Не шевельнуться. Пальцы перебиты, ребра, кажется, сломаны. Не в силах вырвать у него оружие, юаровцы били прикладами по рукам. Кололо в ногах, не заметил в горячке боя, что осколок гранаты пробил высокий ботинок и угодил под косточку, в мякоть. Сознание то уходило, то приходило. Слабость. Безразличие. Пустота. Главное – жив.
– Лечили меня неделю в Намибии, в госпитале. Документы: сертификат, водительские права, офицерский жетон – отобрали. С первого дня приступили к допросам – кто, откуда? Но быстро поняли: толку от меня никакого и, подлечив, отправили в южноафриканскую тюрьму.
Тюрьма и за границей тюрьма. Камера – полтора на три метра. Теснота, духота, два окна, почти сплошь закрытого металлическими пластинами, не достать.
Как кормили? Варёный рис, красный морской окунь, растворимый фруктовый напиток.
– Над вами издевались?
– Не так чтобы очень… Но случалось всякое. Если на допросах замечали в моем поведении какую-то вольность, то надевали японские наручники – легкие, из «нержавейки». При резком движении человека складывает пополам, туловище к ногам притягивает.
Не раз я в первые недели получал и нунчаками по голени.
Причем били умеючи. Чтобы не раздробить кость. Тут же прижигали йодом.
Чуть ли не в первый выходной капрал решил похвастать – показать друзьям пленного русского: прежде русских тут видеть не доводилось.
Жара. Пестрецов сидел на койке в плавках и кожаных башмаках на деревянной подошве. Капрал небрежно ткнул его в подбородок – «Красный коммунист!» У «красного» хватило силёнок врезать ему так, что тот вылетел в коридор и, изрыгая ругательства, схватился за кобуру. Если бы не друзья капрала, одиссея прапорщика завершилась бы, не успев начаться.