Миновали деревянные бараки, замелькали такие же, только кирпичные, свернули к серому прямоугольному зданию. Охрана, переводчики. Больше никого. Все закрыто, закупорено наглухо.
Окон нет, свет поддерживается искусственно.
Весь «суд» длился двадцать минут. Ему сказали: ты бандит. Судили не только за убийства, за применение оружия, за сопротивление при задержании. По совокупности преступлений вынесли приговор: 100 лет каторги.
Своеобразные, однако, в ЮАР законы. Приняли во внимание, что убиты его жена, сослуживцы, скинули 50 лет. Пестрецов поклонился шутливо: мерси.
Впрочем, возможен компромисс. Он – разъяснили – отказывается возвращаться в Россию, а ему даруют свободу. Сейчас же. Пусть выбирает.
Он выбрал.
Военно-транспортный самолет перенес пленного на самый юг страны, в Кейптаун. В газетах Пестрецов вычитал, что в нейтральных водах появился наш военный корабль «Казбек». Не за ним ли? Юаровцы отреагировали моментально, упрятали в подземную тюрьму. Разумеется, на «Казбеке» не слыхали о прапорщике. Корабль заправился и ушел.
Пятьдесят лет одиночества!
Работать не заставляли – не положено. Гулять выводили. На улице – зелень, цветы круглый год.
Через год прапорщику принесли радиоприемник, поставили видео. Камеру не закрывали. Он терялся в догадках. Неспроста все это. Неужели, несмотря на фантастический срок, освобождение не за горами?
– Чутье не обмануло. Вас обменяли… Помните тот день?
– Конечно, помню. Двадцатое ноября восемьдесят второго года…
А через неделю я уже был в России.
Пестрецова обменяли на захваченного кубинцами американского лётчика. Юаровцы признавали только обмен. Раненых меняли на раненых, мёртвых – на мёртвых.
Обмен и вылет в столицу Замбии планировался в конце сентября.
Сорвалось.
В октябре – тоже.
Причины не назывались. Прошли ноябрьские праздники, а там – скорбное известие из Москвы: умер генсек. Было не до Пестрецова.
И вот наконец-то! С американским пилотом они встретились лицом к лицу – точь-в точь как в кинофильме «Мёртвый сезон».
Перед этим Николая проинструктировали: вы должны друг другу пожать руки. Пестрецов вскипел, сказал как отрезал: «Убийце руки не подам!». Так и прошагал мимо молча, смерив «обменную половину» испепеляющим взглядом.
– Как вас встретили дома? Может быть, наградили?
– Ничем меня не наградили. Но на работу назад, на ту же самую (командиром ремонтного взвода) и в ту же часть, приняли.
Год посчитали за три, выдали удостоверение участника войны. Вот и всё.
Какой психолог сумел бы поставить ему диагноз? Хоть и взял под начало подразделение, но не до службы было Пестрецову.