Давно потайно друг от друга расстегнули пояса, но помогло мало.
А когда запахло свежими белевскими антоновскими яблоками, грушами в сладком уксусе, когда поставили медовые, ягодные варенья, палата уже шаталась в глазах гостей.
Василий наконец встал.
- Видно, время вам отдохнуть с дороги. Как встанете, вам баньку натопят, там усталь свою смоете. Нонче мы закусили наскоро, попросту, чем бог послал, а завтра - праздник, Преображенье, так уж пообедаем по-праздничному. Там и отвечу вам о вашем деле. Я за вами пошлю.
На том откланялись.
Андронику велел ночевать в сенях, сперва поужинав в поварне.
- Небось тут зубами щелкал, пока мы закусывали.
- Особенно к медам влекло, государь!
- Ты, видно, правильный человек. Еще мой батюшка говаривал: "Люди болеют не от питья, а от закусей".
Андроник, давно обстроившийся в Зарядье, оплывший от московских медов, при грузинах говорил по-русски тяжело, с надрывом, а оставаясь с русскими как коренной москвитянин. На слова Василия он радостно отозвался:
- Сие премудро говорено, государь-батюшка, со смыслом!
Василий попросил себе квасу с хреном.
Софья забеспокоилась:
- А не холоден ли?
- Тепла кругом довольно...
- Ну гляди, не остудись. А мне завтра к утрене вставать, я у мамушек лягу.
Он отпустил ее и один вошел в опочивальню.
2
Василия в опочивальне охватил нежный воздух.
По всем углам и под перинами здесь уложены были пахучие травы и корешки, отчего по всей опочивальне пахло, как на сеновале.
На постели пирамидой высилась стопа подушек, от большой, во все изголовье, до крохотной думки, что порой под ухо подкладывали. Она и была-то не больше уха, хотя и вершила всю стопу.
Вместо пуговок у той думки пришиты серебряные колокольчики. Придумав их, великая княгиня призвала из Андроньева монастыря преславного старца, серебряника, и он выковал ей пуговки-колокольчики. Теперь, как подымешь ту думку, она звенит нежным звоном, за что и прозванье ей - Серебрянка.
Много затей у Софьи Витовтовны, и Василию все они милы. Не одной себе радость измышляет, а всегда такую, чтобы радовала она обоих их. От этой мысли теплело на душе, и все тревоги и тяготы великого княженья затихали, когда он приходил в опочивальню и погружался в мягкий, как лебяжий пух, покой.
Он ложился рано, чтобы еще затемно приступать к делам. Чем тайнее и тревожнее бывало дело, тем раньше он его решал.
А когда на рассвете шел завтракать, многое уже бывало сделано, самое трудное уже решено.
С грустными раздумьями о бедствиях Грузии вошел он нынче в опочивальню, велев пораньше звать к себе ближних бояр.