Когда дверь захлопывается, Шустрик раздраженно вскидывает голову и смотрит на незваного гостя. Но выражение лица меняется, едва он видит, кто перед ним.
— Значит, там, откуда вы приехали, в дверь не стучат, мистер Бернсайд? — спрашивает он с обезоруживающим добродушием. — Просто врываются в комнату, да?
— Именно так, — отвечает гость.
— Ну и ладно. По правде говоря, я намеревался поговорить с вами.
— Поговорить со мной?
— Да. Проходите, проходите. Присядьте. Боюсь, у нас может возникнуть небольшая проблема, поэтому я хочу заранее все обсудить.
— Ага, — кивает Берни. — Проблема. — Он отлепляет мокрую рубашку от груди, бредет к столу, оставляя за собой красные, пусть и не столь отчетливые, как в коридоре и холле, следы, которых Макстон не видит.
— Садитесь. — Шустрик указывает на стул, стоящий перед столом. — Пришвартуйтесь и расслабьтесь. — Это выражение Френки Шеллбаргера, начальника кредитного отдела Первого фермерского банка, которое не сходит с его губ на заседаниях местного отделения клуба «Ротари», и хотя Шустрик не очень-то представляет себе, как швартуются, само выражение ему нравится. — Нам надо поговорить по душам.
— Ага. — Берни садится, спина, спасибо заткнутому за пояс секатору, остается прямой как палка. — По душам так по душам.
— Да, да, совершенно верно. Эй, у вас мокрая рубашка? Так и есть. Это не дело, старина, вы можете простудиться и умереть, а это никому из нас не понравится, не так ли? Вам нужна сухая рубашка. Давайте посмотрим, что я могу для вас сделать.
— Не стоит беспокоиться, гребаная обезьяна.
Шустрик Макстон уже на ногах и одергивает свою рубашку, но слова старика заставляют его застыть. Он, однако, быстро приходит в себя, улыбается и говорит:
— Оставайтесь на месте, Чикаго.
Хотя при упоминании родного города по спине бежит холодок, лицо Бернсайда остается бесстрастным. Макстон выходит из-за стола, направляется к двери. Бернсайд наблюдает, как директор выходит из кабинета. Чикаго. Где жили и умерли Пудель Флэглер, Сэмми Хутен, Фред Фрогэн и все остальные, благослови их, Господи. С их улыбками и их криками. Как и все белые дети трущоб, с кожей цвета слоновой кости под коркой грязи, никому не нужные, всеми забытые. Тонкие косточки лопаток, грозящие прорвать прозрачную кожу. Детородный орган Берни шевелится и затвердевает, вспоминая прошлое. «Тайлер Маршалл, — воркует себе под нос Берни, — сладенький маленький Тай, мы с тобой славно поразвлечемся, перед тем как отдадим тебя боссу, да, обязательно поразвлечемся, обязательно».
Дверь хлопает за его спиной, вырывая из эротических грез.