Лялька обычно сидит лицом к окну и никогда не поворачивается. До того, что происходит у нее за спиной, Ляльке дела нет. Она рисует. Она почти всегда что-нибудь рисует.
— Ты учти, старушка, — сказал Селезнев, показывая глазами в Лялькину сторону. — Вот-вот прилетит из управления медкомиссия... Я не думаю, что они будут в большом восторге, когда в твоем кабинете увидят этот симпатичненький филиал комнаты матери и ребенка.
— Ты меня предупредишь, и я заблаговременно все это уберу, — успокоила я его.
— Папа! — не поворачиваясь, сказала Лялька. — А слоны зеленые бывают?
— Нет, котенок. Слоны обычно серые, — ответил Селезнев.
Садилась чья-то машина. Селезнев привычно посмотрел в окно, на часы и удивленно поднял брови.
— Это еще кто? — спросил он сам себя.
— Дядя Сережа Сахно с «химии» прилетел, — сказала Лялька, поглядев на самолет.
— Ты-то откуда знаешь? — спросила я.
— А у них три последние цифры — шесть, два и пять, — невозмутимо ответила Лялька, продолжая рисовать.
— Точно... — растерянно сказал Селезнев. — Шесть, два и пять...
— Они когда в колхоз улетали, я их провожала, и мы с дядей Димой пели песню: «Я тебя провожала и слезы сдержала, и были сухими глаза!..» А дядя Сережа как на него крикнет, и они улетели...
— Не ребенок, а что-то особенное, — пробормотал Селезнев. — Поставь, пожалуйста, штампик. — Он протянул мне свой полетный лист.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила я.
— Морально? Физицки?
— Физицки, физицки... — невольно впадая в его тон, засмеялась я.
Он обошел стол, наклонился надо мной и, касаясь моей щеки, одними губами шепнул:
— Катька...
А потом вдруг резко выпрямился и громко спросил:
— Лялька! Хочешь братика?
— Не-а! — мотнула головой Лялька.
— Ты в своем уме?.. — испугалась я.
— Ставь, ставь штампик.
— К обеду будешь?
— Да. Только в Котлинск схожу и обратно.
И в это время я услышала мотоцикл Азанчеева. Это мог быть только он. Я слышу этот мотоцикл каждое утро. Я этот мотоцикл уже наизусть выучила...
— Командир, — сказала я и постаралась улыбнуться. — Давай уедем отсюда...
И от моей идиотской улыбки Селезневу стало не по себе.
Он мне что-то ответил, но я уже ничего не слышала, кроме нараставшего звука мотоциклетного мотора. Ах, хоть бы кто-нибудь опробовал самолетный двигатель! Чтобы взревел он сумасшедшими оборотами и проглотил это чертово мотоциклетное тарахтение!.. И пусть вылетят стекла из окон, только бы не слышать этот мотоцикл!.. Только бы взять себя в руки! Взять себя в руки.
Почему он на аэродроме? Он же сегодня не летает. Он же не проходил у меня осмотр.
— Почему он на аэродроме? — неожиданно для самой себя вслух спросила я. — Он же сегодня не летает...