И все же до самого последнего мгновения люди не верили, что он решится покинуть Ленинград! Ну что-нибудь придумает, останется здесь, чтобы здесь умереть: он давно привык смотреть на свою смерть т р е з в о. В конце 1935 года он давал интервью журналисту и на вопрос: «Какое самое заметное событие было в Вашей жизни за истекший год?» — ответил так: «Самым заметным, если не самым крупным, событием в моей жизни за 1935 год надо считать мой переезд в Москву, но потому лишь, что в возможность этого, как я убедился, никто не верил ни в Ленинграде, ни в Москве».
Дескать, в самом переезде нет ничего особенного, но оттого, что все кругом болтали, что он не переедет, это стало заметным событием. Конечно, он скромничал и немного лукавил...
План же, выношенный им, был прост, а вместе с тем необыкновенно смел и обширен. Не переместить академию из одного города в другой хотел он, а, по сути, создать н о в у ю академию, воспользовавшись переводом, «превратить Академию в мощный научный центр», — писал он. «Не только простой переезд, — твердил он на совещаниях, этому посвященных. — Задача: создать в Москве Академию наук, обладающую всей полнотой научной мощи». Вот что он хотел, чего добивался, и т а к о й переезд мог осуществить только он.
Убеждать правительство в правоте его плана не пришлось, идея сразу была подхвачена, ее осуществление поставлено на государственного основу. По убеждать иных академиков, убеждать сотрудников академических институтов пришлось. И Карпинский произносит несколько страстных речей на общих собраниях — как ни вяжется с его обликом, с его возрастом и темпераментом слово «страстный», однако оно наиболее соответствует характеру этих речей.
«Академия наук должна возможно быстро превратиться в Москве в м и р о в о й ц е н т р н а у ч н о й р а б о т ы, — в черновиках-набросках эти слова жирно подчеркнуты, и нам легко представить, с каким митинговым нажимом произнес он их с кафедры. — Сделать это мы должны, исходя из уже имеющегося драгоценного, поколениями создававшегося академического человеческого коллектива, наибольшего в нашей стране и одного из крупнейших в человечестве. Научный материал должен быть увеличен в чрезвычайной степени — до небывалых нигде размеров, что вполне возможно в нашей стране, в наше время огромных государственных начинаний!»
Не правда ли, тут слышится могучий призыв площадного оратора революционной поры! Но тон сразу же стихает, следует почти интимное обращение к высокообразованной аудитории. «Мы не можем опираться на исторические прецеденты, а должны идти новым путем — их создавать... Переживаемое нами время совершенно исключительно по своему историческому значению. В науке мы переживаем эпоху взрыва. В нашей стране совершается — на фоне мировых движений народных масс забитых и униженных всего мира — социальное переустройство, связанное — достаточно вспомнить — не только с идейным, но и с государственным непризнанием частной собственности».