Это конец. Отступать теперь некуда. Остается подать прошение об отставке. «Ваше Императорское Высочество, — обращается он к президенту великому князю Константину, — изволили видеть... попытку запачкать мое имя, побудив принять участие в противозаконном дележе казенного пирога. Такова пропасть в воззрениях, целях, задачах скромных людей науки, подобных мне, и господ академиков, важных представителей нашей бюрократии...»
Под «важными бюрократами», вероятно, понимается и Карпинский.
Эта странная вспышка раздражительности привела, однако, к последствиям, которые трудно было предположить.
Совет профессоров Горного института получает право выбирать директора; раньше он назначался приказом министра. Ведут поиски кандидата. Имя Федорова у всех на устах — в связи с вышеописанной академической историей. Конечно, Евграф Степанович, рассуждают ученые, был несколько несправедлив к академикам, письмо его слишком желчно, но разве не проявил он принципиальности, бескорыстия и независимости характера? А не эти ли черты желательны прежде всего у человека, которому предстоит возглавить институт? И в Петровско-Разумовское направляется приглашение...
Так Евграф Степанович вернулся в Петербург.
Пять лет оставался он на посту директора.
В 1910 году вышел в отставку, получил кафедру кристаллографии — на этот раз действительно самую сильную по этой специальности в стране.
Теперь и впрямь сбылись его самые заветные мечты! И странно: чем-то он сразу становится похож на Карпинского! Он добр, он научился снисходить к слабостям других, принимает у себя друзей, учеников, вечерами музицирует...
Передвинем повествование несколько вперед, ко времени последних встреч Карпинского и Федорова.
1919 год. Пожалуй, за всю историю академии, которая насчитывала без малого 200 лет, не знавала она такого разброда, отчаяния, упадка, перемежаемых взрывами единения, восторга, фантастических проектов. Общие собрания проходили в нетопленном гулком зале, и Карпинский с трибуны, с которой привык говорить о материи Земли или бюджетах отделений, докладывал о крупе, теплых портянках и масле...
Уже два года он президент. Когда после выборов его поздравляли друзья (а то были первые выборы, прежде президенты назначались высочайшим указом), то говорили о достойном увенчании его карьеры, о почете, которым окружено его имя; он отшучивался: «Мне устраивают торжественные похороны». И ни поздравители его, ни сам он и подозревать не могли, какая доля ждет его на этом посту, к а к а я работа ожидает...
Александру Петровичу восьмой десяток, он не сразу разобрался в неистовом коловороте событий, происходящих в стране. Всю жизнь он прожил в науке, для науки; ему больно видеть заколоченные лаборатории, пустые кабинеты, неподвижные динамо-машины. На прием приходят старые коллеги, садятся, не снимая шапки, не развязывая шарфа — у президента не топлено; решают, где раздобыть полкило химикалиев для производства опытов.