— Главное, чтобы до города горючего хватило, — сказал Цыбульник, наблюдая за возникшим движением стрелок на приборах.
— А на аэродром? — спросил Добрынин.
— У меня там вещи…
— Аэродром, — повторил комсомолец. — Ладно.
— Аэросани набирали скорость.
Павел закрыл глаза, заболевшие то ли из-за усталости, то ли из-за сплошной белизны окружающего мира.
— О! А это что? — пробурчал довольно громко комсомолец, и Добрынин почувствовал, как снижается скорость аэросаней.
Когда машина остановилась, Павел открыл глаза и проследил за направлением взгляда Цыбульника.
Совсем рядом, метрах в пяти от аэросаней, что-то острое торчало из снега.
Цыбульник вышел из кабины. За ним следом вышел и Павел. Подошли.
Перед ними лежал скелет какого-то крупного животного.
Комсомолец, взявшись за ребра скелета, потянул его на себя, и тут Павел увидел вытащенную из снега морду коня Григория.
— Откуда это он здесь? — спросил сам себя Цыбульник.
— Это мой конь, — проговорил Павел. — Подарок товарища Калинина…
— А-а-а, — протянул, кивая, комсомолец. — А смотри-ка, его не всего съели…
И он ткнул перчаткой на смерзшийся хвост и державшийся на какой-то жиле конский орган.
— Надо с собой взять… Кривицкий такие штуки любит, — проговорил спокойно Цыбульник, достал из кармана куртки нож и, перерезав жилу, взял орган и спрятал его в том же кармане вместе с ножом.
— А зачем он Кривицкому? — удивился народный контролер.
— Ну, из Оленьих органов хороший холодец выходит, а кроме того строганину можно делать. Берешь его замерзшего за кончик, нож подставляешь, а другой рукой орган крутишь медленно, и получается такая длинная спиральная стружка. Очень вкусно, и готовить не надо.
— Что, сырым едят? — еще больше удивился Добрынин.
— Ну да, замороженным. Так вкуснее, — закончил объяснения комсомолец.
— Дай ножик! — вдруг попросил контролер.
— Зачем? — спросил Цыбульник, но рука его уже полезла в карман куртки.
— Летчик хотел на дверь дома подкову прибить… на счастье…
— А-а, ну я сам, мне удобнее, — комсомолец наклонился к скелету, вывернул на себя обглоданные кости ноги, поддел ножом подкову и, покряхтев, отодрал ее.
— Держи! — протянул он ее Добрынину. Совсем скоро подъехали они к аэродромной избе, где пробыли недолго. Прибили на дверь подкову. Павел уложил свои принадлежности, включая книгу и два надкушенных сухаря, посмотрел грустно на все еще разложенные доминошки и направился к двери.
Цыбульник прихватил с собою «Тетрадь для записи радиограмм».
Снова загудел двигатель аэросаней. Деревянный дом наполнялся теперь холодом; жизнь из него ушла, и вернется ли она туда когда-нибудь — было неизвестно.