— Какой пароль?
— «Добрый день»! Кто не знает, тот не поймет, а наши все знают. Как услышишь это — бросай все и на помощь!
«Наши…» — опять обидчиво отозвалось в Кинтеле. А Салазкин объяснил весело и бесхитростно:
— Раньше был пароль «Майский день». А потом решили, что это слишком обращает на себя внимание, и переделали…
— А почему «Майский день»? — стараясь не говорить хмуро, спросил Кинтель.
— По-английски «мэйдэй». Международный сигнал бедствия. Вот если где-нибудь гибнет корабль, то по радио… — И Салазкин замолчал.
Кинтель насупился, отвернулся к окну. Тень «Адмирала Нахимова» прошла по комнате…
Салазкин проговорил тихо:
— Прости меня, пожалуйста. Я напомнил, да?
Ну кто еще мог бы так сказать, кроме Салазкина? Виновато и откровенно, с настоящей боязнью, что обидел… Хмурая ревность Кинтеля пропала в один миг. Он сел рядом с Салазкиным. Вполголоса признался:
— А я ведь прочитал… то, что на фотографии.
Салазкин не удивился. Вздохнул, потрогал сквозь брю-чину родинку-горошину. Проговорил полушепотом:
— Я был почти уверен… Я потому и вертелся у твоего дома с восьми часов. От любопытства. Я ужасно вот такой… нетерпеливый… Даня, а что там?
Кинтель взял со стола листок с расшифровкой…
Они с полчаса обсуждали всякие варианты: игра это была у Никиты с Олей или не игра? Сопели над старой картой: вдруг все-таки отыщется среди тысяч бисерных названий мыс Святого Ильи?.. Потом Салазкин завздыхал, засобирался домой.
— Уроков такое безбожное количество…
— Скажи, а можно, сегодня еще «Устав» побудет у меня? Я вчера колдовал над цифирью, а почитать его даже не успел.
— Оставь, конечно!
— А ты… пока никому не говори, что тут у меня расшифровалось. Даже там… на Калужской… — И Кинтель замер в ревнивом ожидании.
Но Салазкин откликнулся с веселым пониманием:
— Разумеется! Даже папе не скажу, хотя он уже любопытствовал.
— Да папе-то можно! — Кинтелю опять стало радостно. — Санки, а правда ты Зырянова каким-то приемом крутанул?
— Ой, да это просто! Это хоть кто сумеет, если показать…
— А меня… можешь опрокинуть?
Салазкин посмотрел на щербатые половицы:
— Здесь, пожалуй, не надо. Твердо…
— А нога уже не болит?
— Что ты! Я и забыл!
— А я… пожалуй, сегодня буду болеть. И в школу не пойду! — вдруг решил Кинтель. — Ночью из форточки дуло, и теперь у меня горло… кха-кха… Буду валяться и читать «Устав».
— Ты самостоятельный, — с уважением сказал Салазкин. — Мне бы за такое дело попало…
— И мне может. Но я заранее позвоню деду.
Он и в самом деле позвонил, когда Салазкин ушел.
— Толич, я это… совсем простыл. В горле дерет, как теркой, и, кажется, температура.