– Мадам! – восклицал он. – Мосье! Призываю вас одуматься, пока не поздно!
Что же до Неда Этвуда…
Казалось, он мухи не обидит. Его знаменитое обаяние, даже сейчас не оставившее Еву безучастной, освещало всю комнату, не тускнея от следов вчерашней попойки. Выражение трогательного непонятого раскаяния внушало полное доверие. Светловолосый, голубоглазый, безупречно юный, несмотря на свои далеко за тридцать, он стоял у окна с видом воплощенной предупредительности. Ева еще раз признала про себя, что он невероятно, непреодолимо привлекателен и в этом причина всех его бед.
– Следует ли мне говорить о сути брака? – вопрошал судья.
– Ой, – сказала Ева. – Пожалуйста, не надо.
– Если б я только мог убедить мадам и мосье…
– Меня и не надо убеждать, – хрипло проговорил Нед. – Лично я не хотел разводиться.
Низенький судья стал даже как будто выше ростом.
– Молчите, мосье! Вы виноваты. Вам и просить у мадам прощения!
– А я и так собираюсь, – отозвался Нед. – Хотите, даже на колени встану.
Он двинулся к Еве, и судья, поглаживая бачки, взглянул на него с надеждой. Нед был неотразим. И он был очень неглуп. Ева вдруг испугалась, что ей от него никогда не отделаться.
– Соответчица по данному иску, – продолжил судья, тайком запуская взгляд в бумаги, – некая мадам, – он опять заглянул в бумаги, – мадам Бульмер Смит…
– Ева, да не нужна она мне. Ей-богу!
Ева ответила устало:
– Мы ведь давно обо всем договорились, верно?
– Бетси Бульмер Смит, – сказал Нед, – корова и потаскуха. Просто не пойму, что на меня нашло. Если ты ревнуешь…
– Вовсе я не ревную. Только вот посмотрела бы я, как бы ты ей со злости прижег руку сигаретой. Интересно, что бы она на это сказала.
Лицо Неда приняло выражение несправедливо обиженного маленького мальчика.
– Ах, вот что ты против меня затаила? Нет, ей-богу?
– Ничего я против тебя не затаила. Нед, послушай, просто мне хочется поскорей со всем этим покончить.
– Я тогда напился. Я ничего не соображал.
– Нед, о чем разговор? Я же сказала – это все неважно.
– Так за что же такое отношение?
Она сидела у большого стола с внушительным письменным прибором. Нед положил ладонь на ее руку. Говорили они на английском, которого не понимал маленький судья, и тот кашлял, отворачивался и, наконец, пылко заинтересовался картиной, висевшей над книжной полкой. Чувствуя пожатие руки Неда, Ева вдруг забеспокоилась, уж не хотят ли ее силком вернуть к мужу.
В общем-то, Нед говорил правду. При всем его обаянии и уме жестокость его была неосознанной, как у малого ребенка.
Жестокость – даже та смехотворная «нравственная» жестокость, которую Ева всегда презирала как фарисейский выверт, – одна могла бы фигурировать в качестве причины развода. Но обвинение в измене действовало куда быстрей и верней. Ну и все. И хватит. Было в их совместной жизни с Недом такое, что Ева скорей бы умерла, чем стала бы рассказывать на суде.