Временами ко мне приходила мысль уехать к Кейт. Но я не хотела злоупотреблять гостеприимством лорда Ремуса. Я знала, что с момента обвинения отца мое присутствие немного тревожило мужа Кейт.
Но, я знала, Кейт одержала бы верх, если бы я пожелала приехать. Дело было в другом. Каждый вечер с наступлением сумерек через потайную дверь я пробиралась на Аббатское кладбище к могиле отца. Розмарин, посаженный мною, прижился. Я часто думала, что буду бояться, если мне придется в сумерках идти вдоль стен Аббатства, призрачных в вечерних тенях, потом среди могил давно умерших монахов. Но там покоилась дорогая для меня голова, и я не боялась, во мне появилась уверенность, что мертвые защищают тех, кого любили, и я чувствовала, что отец не даст меня в обиду.
Я жила этими посещениями кладбища. По дороге к Аббатству я вспоминала дни, когда мы с Кейт пробирались через потайную дверь, чтобы встретиться с Бруно. Я все время думала о нем и очень хотела снова увидеть его.
Я размышляла о своих чувствах к Бруно. Это как-то отвлекало меня от настоящих переживаний. Я сравнивала чувства, которые он вызывал во мне, с любовью к отцу. Я знала об отце все. Я знала, во что он верит, потому что он открыто говорил мне об этом. Я угадывала его мнение по любому вопросу еще прежде, чем он произносил его вслух. Потеря его была равносильна потере части меня самой. Но Бруно? Что мне было известно о Бруно? Очень мало. Я никогда не понимала его. Казалось, Бруно окружен завесой. Никто не знал, о чем он думает. Возможно, на него сильно повлияло то, что в течение многих лет он считал себя сверхчеловеком, специально посланным в мир, был уверен в своей святости. Потом признание Кезаи и Амброуза, и кровавые события вслед за этим, разорение аббатства Святого Бруно… как все это подействовало на него? Ведь он почти не заметил происшедшего. Только отверг признание тех, кто объявил себя его родителями. Он был замкнут, никогда ни с кем не откровенничал, казалось, он не принадлежит этому миру. Но его надменность, его вспышки гнева были совсем мирские. Я вспомнила брата Иоана, рассказавшего, как Святое Дитя поймали с пирожками, которые тот стащил с кухни и соврал, когда его в этом обвинили.
Я чувствовала себя потерянной и сбитой с толку в те дни. Руперту тоже было не по себе. Он не знал, что ждет его в будущем. Он любил землю. Я помню, как он возвращался с полей радостный, потому что урожай успели собрать до дождя. Работники его любили: он был хорошим хозяином и прекрасно знал то, что просил выполнить их. Вместе с ними он молотил цепом на гумне, я видела его просеивающим зерно в плоской корзине. Но мои самые яркие воспоминания относятся ко времени зимних окотов, когда Руперт, спасая маленьких ягнят, нянчил и кормил их. Сеять и жать, выращивать урожай, продавать излишки — вот занятие для Руперта. Иного он не мог себе и представить.