Рядом виднелось большое кострище, хотя куда здесь мог выходить дым, оставалось непонятным.
Дашка, устало присевшая на скудное ложе, как бы между прочим сказала:
— Кто-то чужой тут успел побывать. И не раз.
Синяков, увлекаемый не столько страстью исследователя, сколько физиологической нуждой, направился было в дальний конец склепа, но Дашка остановила его.
— Туда не ходи!
— Почему?
— Потому! Нельзя, и все. Я сама там никогда не бывала.
— Это что, могильный склеп или пещера Аладдина? — Синяковым овладело раздражение.
— Не знаю. Кладбищу пятьсот лет. Здесь таких склепов не сосчитать. И князей в них хоронили, и купцов. В некоторых тайники имелись, чтобы покойников от злых людей уберечь. Раньше ведь в гроб клали при всех регалиях и украшениях. После революции, говорят, чекисты тут сокровища искали. Из склепа в склеп лазы пробивали. Кое-что вроде бы нашли. До сих пор в краеведческом музее пустые саркофаги демонстрируют. Ну а после все кому не лень здесь шарили. При немцах подпольщики скрывались. Потом многие лазы замуровали, да не все… Брат туда ходил, скрывать не буду. — Она покосилась во тьму, где не горела ни одна свеча. — Долго его не было. А когда вернулся, взял с меня клятву, что я туда никогда не сунусь. Если тебе по нужде, то лучше наверх сходи.
— Ничего, перебьюсь… — Перспектива карабкаться по осклизлой лестнице наружу, а потом еще и возвращаться назад, совсем не устраивала Синякова.
— Тогда иди сюда, — Дашка похлопала рукой возле себя.
Синяков послушно прилег боком на лежанку и невольно вскрикнул — что-то обожгло ему бедро.
Конечно же, это была иголка! Ругаясь сквозь зубы, он кое-как извлек ее из кармана и тут же выронил, так она была горяча.
Упав на пол, иголка сразу же развернулась острием в ту сторону, куда еще недавно намеревался наведаться Синяков.
— Сам видишь, — сдавленно прошептала Дашка. — Недоброе там что-то…
— Тогда давай уйдем отсюда, — Синяков постарался, чтобы тон, которым он это сказал, никак нельзя было назвать испуганным. — Зачем нам лишние неприятности?
— Нельзя, — покачала головой Дашка. — Нам здесь нужно остаться. Я это чувствую…
Как ни тревожно было на душе у Синякова, но усталость и выпитая в гостях водка сказывались — он раз за разом засыпал и снова просыпался, словно из черного омута выныривал.
Дашка, свернувшаяся клубочком у него в ногах, похоже, собиралась бодрствовать до самого утра. Когда какая-нибудь из свечей гасла, она вставала и зажигала другую.
Однажды ей во мраке послышался какой-то подозрительный шорох, и она, вытащив из-под тряпья пригоршню ржавых, кривых гвоздей, стала разбрасывать их вокруг, приговаривая при этом заунывным голосом: