— Ты правильно поступил.
— Думаешь?
— Уверен.
В забегаловку, весело переругиваясь, зашли три черных подростка. Ред отпустил им газировку и картофельные чипсы. Один из парнишек вдруг узнал Голда.
— Эй, я тебя видел по телеку. Ты — коп, что ловит того сукина сына, ну, того Убийцу с крестом.
— Верно.
— И что ты с ним сделаешь, когда сцапаешь?
Голд улыбнулся.
— В порошок сотру.
— Класс! — Ребята поаплодировали Голду и убежали, смеясь.
— Лейтенант, а я и забыл. Как продвигается расследование? — спохватился Ред.
Голд умоляюще поднял руки.
— Ради Бога, Ред. Не спрашивай.
Ред кивнул. Указал на пустую кружку.
— Еще кофе?
Голд покачал головой и достал из заднего кармана пол-литровую бутылку виски. Налил себе, потом пододвинул бутылку Реду.
— Нет, спасибо, лейтенант. Знаешь, одно за другим...
Голд оставил бутылку на столе.
— А играть ты не бросил?
Ред откинулся на спинку стула.
— Ну нет. Бросил. Как и героин. Семейная жизнь отбивает охоту. С шестнадцати лет я играл джаз и с шестнадцати лет кололся. Это был стиль моей жизни — джаз и героин. Я не смог бы их разделить. Чтоб иметь нормальный дом, надо было от этого избавиться, от всего сразу. Теперь все позади. И слава Богу. А то я в давно подох. Те парни говорили правду.
Голд плеснул себе еще виски.
— Все же жаль, что ты бросил играть. Я слышал тебя несколько раз, когда ты уже завязал. Это было здорово.
Ред невесело улыбнулся!
— Да, всем моя игра стала нравиться больше. Всем, но не мне. Меня она не трогала.
Голд понимающе хмыкнул.
— Вот почему я бросил играть. Без героина ничего не выходило, потеряло смысл. Понимаешь, о чем я?
— Думаю, да.
Мужчины посидели молча, оба вспоминали прошлое. Потом Голд сказал:
— Ты был лучшим пианистом в стиле би-боп. Белый ли, черный, наркоман или благополучный гражданин. Никто. Равных Реду Гринбергу не было.
Ред благодарно кивнул.
— А я слышал и Гарленда, и Пауэлла, и Тайнера. Ты бил всех. Однажды на закате я слушал тебя, ты был тогда с Минтом Джулепом. Тем вечером ты играл одну штучку... Такое чувство я испытывал мальчиком в синагоге, пел кантор, и казалось — есть еще что-то большее, чем просто ты и он. Вот что я почувствовал той ночью. Как будто играл кто-то еще, ты, старый, славный «Стейнвей» — и еще кто-то. Ту ночь я никогда не забуду.
Толпы гуляющих на пирсе редели, закрывались киоски, опускались со стуком ставни, гасли огни. Легкий бриз тронул воду, запах моря усилился, что-то тоскливое, ностальгическое чудилось в нем.
— Мы с Глэдис каждое воскресенье ходим в комптонскую церковь. Тамошний священник все приставал ко мне, чтоб я аккомпанировал их хору. Я отказался. Не лежит душа.