— Давай не будем считаться, — ответила я.
Он вернул меня на пол и сказал:
— Уходи.
«Довыпендривалась», — подумала я.
Казимеж мне пояснил:
— Я останусь здесь. Хочу точно удостовериться, что за тобой не следят, а завтра приходи снова в костел.
— Когда?
— Когда сможешь.
— В восемь утра уже буду там, — заверила я, а Казимеж, зная мои привычки, рассмеялся.
— Если будешь в двенадцать, и то уже хорошо, — сказал он, нежно целуя меня в щеку и легонько подталкивая к выходу.
Я вынуждена была покориться, хоть и очень мне того не хотелось. Однако далеко я не ушла, а, спрятавшись за углом, дождалась Казимежа. Не могла я уйти, не взглянув на него. Казимеж вышел, посмотрел по сторонам и быстро пошел. На нем были голубая рубашка, усыпанная крупными красными звездами, и легкие пляжные брюки серовато-белого цвета. Странная рубашка и не менее странные брюки. Обычно он был придирчив к одежде.
«Не очень-то по погоде оделся Казимеж», — подумала я, отмечая, что он загорел, а волосы выгорели и порыжели.
Ночью я почти не спала — думала о Казимеже, вспоминала его губы, его поцелуи…
Наконец наступило утро. Оно брызнуло в окно радостными лучами. Я вскочила с кровати, обняла воздух, поцеловала его и воскликнула:
— Мой Казимеж!
Резво влетев в столовую, я проделала то же самое с бабушкой Франей, онемевшей от удивления.
— Ты уже встала, Музка? — спросила она, когда к ней вернулся голос.
— Уже! Уже! Уже! — закружила по комнате я в ликующем вальсе.
— Музка! Что случилось?! — это уже дедушка Казик спросил.
— Проснулась! — весело сообщила я.
— Но Марыся еще не кричала, — промямлил он, отводя Марысе роль петуха.
— Ты предлагаешь мне ее разбудить? Я готова. Марыся! Марыся! — дурачась, воскликнула я.
Бабушка Франя и дедушка Казик с улыбками умиления смотрели на меня и изредка переглядывались, пожимая плечами. Им было ясно, что я в отличнейшем настроении, но причин понять они не могли. Страшное любопытство разбирало обоих, они лишь подыскивали форму для его выражения. Первой нашлась бабушка Франя.
— Ты влюбилась, — заключила она.
— И потеряла сон, — добавил дедушка Казик.
— Точно, вы угадали! — воскликнула я и бросилась целовать милых своих стариков. — Но больше не спрашивайте ни о чем, потому что я все равно не расскажу вам, как красив он и как умен, как ясен и смел его взгляд и как горячи его поцелуи! Ничего этого вы от меня не услышите, сколько ни просите!
— Да уж, — поджала губы бабушка Франя. — В наши годы уж точно добиваться от девушки такой откровенности казалось кощунственным.
— Вы жили всего лишь в прошлом веке, — напомнила я.