Мать из лагерей так и не вернулась.
Каким-то образом сын получил от нее несколько писем с далекой, почти мифической Колымы, о чем он под большим секретом рассказал Талызину, когда они поближе познакомились. Посвящать в детали Ивана он не стал, однако и услышанное ошеломило Талызина настолько, что он не знал: верить или не верить?.. «Я твердо знаю одно, — шептал ему Володя, горячечно блестя глазами, — мой отец не мог быть врагом народа. И мать тоже».
Теперь он сидел перед полной кружкой, не поднимая головы. Остальные уже шумно закусывали, перебрасываясь короткими репликами.
— А тебе что, Молчун, особое приглашение нужно? — раздался голос комсорга, и разговоры за столом притихли.
Володя, малость помедлив, протянул руку к своей кружке и, неловко задев за край, опрокинул. Пиво пролилось на стол, образовав лужу.
— Ну, и как прикажешь расценивать твой поступок? — спросил комсорг. В голосе его прозвучали зловещие нотки.
— Понимай как хочешь…
— Давно я, Молчун, собирался заняться тобой, — повысил голос комсорг, — да все времени не было. Ты тянешь назад весь курс, и твое политическое лицо…
— Угомонись, Шустов, — перебил комсорга Талызин. — Видишь, у парня руки трясутся.
— Пива давно не пил! — дурашливо добавил кто-то в напряженной тишине, пытаясь разрядить атмосферу.
— Не перебивать! — поднял руку Шустов. — Да и ты, Талызин, темная лошадка, — перевел он взгляд на Ивана. — Видали мы, знаешь, таких героев, которые вместо армии в кустах отсиживаются.
Иван поднялся. Темная волна ярости затопила его.
— Это кто же в кустах отсиживался? — спросил он, сжав кулаки так, что суставы побелели, и тихо, звенящим голосом добавил: — Я тебя пришлепну, негодяй, как муху, если ты не возьмешь свои слова обратно.
Ляля испуганно дернула его за рукав пиджака и прошептала еле слышно:
— Ваня, садись! Да садись же. С ума, что ли, сошел?
— Между прочим, зря, Талызин, в бутылку лезешь, — произнес примирительно Шустов, спесь которого заметно поубавилась. — Я отталкиваюсь от твоего личного дела, а в нем довольно странные пробелы. Не собирался об этом говорить всем, да сам вот заставил.
— Рот как? Мое личное дело?
— Да.
— А кто тебе, интересно, дал право совать нос в чужие личные дела? — спросил Талызин спокойным голосом, не предвещавшим ничего хорошего. — Я в этом разберусь, обещаю тебе.
Шустов пробормотал что-то невразумительное.
— Да будет вам, ребята, — взяла на себя мирную инициативу Ляля. — Дело-то выеденного яйца не стоит. Выпьем пива и забудем ссоры-раздоры…
Кто-то, взяв солонку, тщательно тряс ее над пивной лужицей, которая успела впитаться в несвежую скатерть.