Разбудил его Тессари, принеся миску парящего густого супа. Это была первая горячая пища с выхода из Хеля.
— Знаешь, куда нас загнало? — спросил тот, с трудом сдерживая явно докучавший ему кашель и присев на край влажной постели. — Почти к самой Дании! Мы дальше от Карлскроны, чем десять дней назад. Еще двое суток такого шторма, и весь конвой лежал бы на берегу.
Он опять захлебнулся кашлем, а Грабинский перестал есть и бросил на него благодарный взгляд.
— Но мы же не возвращаемся в Гданьск? — обеспокоенно спросил он.
— Нет, — покачал головой Цирюльник. — Правда, шкиперы «Давида»и «Эммы»с удовольствием вернулись бы в Крулевец или в Эльблаг, но венгерский ротмистр отучил их от этого намерения, а вид наших расчехленных орудий довершил дело. Правда, осуждать их трудно, — продолжал он. — А тем более экипажи тех дырявых скорлупок, которые мы эскортируем. Они там все вымокли, как селедки. Я и сам забыл, что такое сухая одежда, и только сейчас почувствовал себя скорее человеком, чем угрем. Да, — вдруг вспомнил он, — я и твои вещи тоже высушил. Сейчас их принесут с камбуза.
Стефан усмехнулся.
— Спасибо, амиго. Ты меня опекаешь, как родной брат.
Тессари поморщился. У него слегка кружилась голова, но такой эффект он приписывал действию нескольких глотков рома, которыми его угостил корабельный кок.
— Не слишком расчувствуйся, — буркнул он. — У Абеля тоже был брат.
— Это верно! — рассмеялся Грабинский. — Только тот совсем иначе выказывал ему свои чувства. Значит идем прямо на Карлскрону? — переспросил он.
Цирюльник кивнул.
— Ветер — чистый фордевинд, с юго-востока. Даже когги делают под ним до пяти узлов! Если ничего не случится, послезавтра будем в Карлскроне.
Грабинский поел и, стянув мокрую робу, переоделся в сухую, ещё хранившую тепло печи, потом пригладил волосы и вместе с Тессари вышел на палубу.
Сухой морозный ветер дул от прусского побережья. На востоке засияли первые звезды, а на противоположной стороне горизонта опускавшийся багровый щит солнца опирался на стальной край моря, словно задержанный в своем вечном движении массивным и неподатливым запором. Но всего через минуту в той стороне широко растеклось пурпурное зарево, и огромный, тяжелый, наполовину уже посеревший диск начал вдавливаться в стальную плоскость и наконец целиком в неё погрузился, оставив за собой только угасающее зарево, которое с пурпура перешло в багрянец, а потом растаяло во тьме.
Все больше звезд загоралось в вышине, все гуще темнело небо между ними, пока откуда-то, из-за литовских и курляндских боров не вынырнула ослепительно белая луна, вознеслась ввысь и вырвала из темноты на море серебряные паруса шести кораблей, бросая черные колышущиеся тени на раскачивавшиеся палубы. Восточный бриз постепенно усиливался и в конце концов стал настолько резок, словно дул прямо из заледеневших полярных краев.