Морган, сощурившись, поглядел на нее так, что захотелось прикрыться, будто она была обнаженной. Неужели на нее так подействовал всего один поцелуй?
— Очень хорошо, детка, — произнес он наконец, потом уселся в одно из розовых кресел, закинув ногу на ногу и не переставая смотреть на нее. — Я тоже не в восторге от предметов, напоминающих лысину мистера Вудвера. Вам нравится эта комната, не правда ли, Каролина?
— Она лучшая из всех, что я видела.
Каролина отвела от него взгляд. Она всегда ощущала некоторую неловкость в присутствии Моргана. Трудно было испытывать только чувство дружбы к человеку, которому достаточно было произнести ее имя, чтобы ее сердце забилось сильнее.
Морган сухо засмеялся:
— Это действительно прекрасная комната, Каролина, любимая комната моей матери. Мне и самому она очень нравится — по крайней мере, нравилась до тех пор, пока отец не заставил меня вымыть все окна, снаружи и изнутри. А здесь целых шестнадцать окон.
Она села на краешек кресла напротив Моргана.
— Этого достаточно, чтобы возненавидеть отца, — сказала она. — Тем более вам, у кого полон дом слуг, готовых выполнить эту работу. Я бы и пальцем не пошевелила, даже если бы у меня была половина вашей прислуги. Если хотите знать мое мнение, ваша светлость, то я полагаю, что нет необходимости лаять самому, если держишь собаку.
— Вы меня не поняли, крошка. Меня заставили вымыть окна в наказание, — пояснил Морган. — Хотя, насколько я помню, мне немного помогли. — Взгляд его затуманился, как будто воспоминание причинило ему страдание. Каролина поспешила сменить тему.
— Хотите, я расскажу вам о мистере Вудвере, Морган? — предложила она. — У вас было мало времени в тот день, когда все мы покинули лечебницу, и вы не могли оценить его по достоинству, но он чудесный человек. По крайней мере, он был добр ко мне.
— Правда? В чем это проявилось? Признаюсь, вы заинтриговали меня. Неужели он заставлял вас проходить мимо Человека-Леопарда не каждый четверг? Или его доброта этим не ограничилась? Он, наверное, позволял вам надевать перчатки, когда вы выносили ночные горшки.
Каролина вздохнула:
— Вы не понимаете, и вас нельзя за это осуждать. Как вы можете понять? Для вас было наказанием вымыть несколько окон. Для меня оно заключалось в побоях — пряжкой ремня или кулаком. И иногда ни за что! Меня наказывали просто за то, что я существую, живу, вместо того чтобы умереть, чего от меня ожидали. Меня наказывали за то, что у меня был желудок, нуждавшийся в пище, за то, что мне была необходима хоть какая-нибудь одежда, чтобы не замерзнуть и шинковать овощи и чистить сарай для коз, потому что козы были необходимы, а я нет. Вы можете не любить Персика, но она была единственным человеком, который хоть немного жалел меня, и я ей за это благодарна. Вскоре после того как я поступила на работу в лечебницу, — продолжала Каролина, глядя на приподнявшуюся черную бровь Моргана, — я познакомилась с мистером Вудвером, который стал для меня моим новым Персиком. — Она закрыла глаза, вновь переживая ту ночь, когда встретила этого человека, пробегая по коридору. Если Бог существует, ей никогда больше не придется вспоминать о той ночи. — Мистеру Вудверу, по-видимому, не понравилось, что я такая молодая, поскольку остальные слуги были намного старше меня. Он решил, что я должна работать с состоятельными пациентами, имевшими отдельные комнаты, а не в общем помещении. Там я бывала всего один-два дня в неделю. И никогда по ночам. Никогда, никогда по ночам. — Она просияла и улыбнулась. — Вот так я познакомилась с мисс Твиттингдон и с Ферди. Мистер Вудвер никогда не был моим другом, по крайней мере таким, как Персик, мисс Твиттингдон и Ферди, но он был милым человеком. Я мыла бы его окна два раза в день, если бы он меня об это попросил.