— Палки, верно, заставят отречься от них.
— И она попробует их! — воскликнул султан и ударил в ладоши.
Кизляр-Ага явился, послушный повелениям султана; палач гарема и двое невольников растянули меня на полу. Я не противилась и ни одной жалобы не вырвалось из груди моей. С меня сняли украшения и туфли с ног, все было готово к гнуснейшему из наказаний.
— Сара, отрекаешься ли ты теперь? — спросил торжественно султан.
— Нет, мой властитель. И повторяю снова, что у вас под левой рукой нарост.
— Бейте! — закричал в бешенстве султан. Бамбуковые трости взметнулись… Мне дали дюжину ударов; я выдержала их без малейшего крика; казалось, бешенство задушило меня.
— Отрекаешься ли теперь, Сара? — воскликнул султан, смягчив голос.
— Султан, я не сделаю этого никогда; я докажу, что женщина имеет больше твердости, нежели вы думаете, и если даже под ударами я испущу последнее дыхание, то и тогда соперница моя не будет иметь удовольствия услышать хоть один вздох. Вы требуете, чтобы я отреклась от своих слов. Не хочу нарушать истины. У вас есть — и вы это знаете, знает то и бесстыдная льстица — под левой рукой нарост.
От боли была я почти в беспамятстве, и голос мой был слаб и дрожал.
— Продолжайте! — сказал султан
Получив тридцать ударов, я лишилась чувств, и султан приказал остановиться.
— Надеюсь, Сара, что ты достаточно наказана за свое непослушание.
Я не слышала его. Не получая ответа, он взглянул на меня, и сердце его смягчилось. Он чувствовал, как своевольно, как жестоко поступил со мной. Черкешенка подошла к нему. Он приказал ей удалиться и велел прочим женщинам распустить мне платье, положить меня на софу и стараться привести в себя. Прийдя в память, увидела я себя одну с султаном.
— Сара! — сказал он со слезами на глазах. — Зачем ты довела меня до этого? Зачем была так упряма?
— Властитель, — отвечала я слабым голосом, — оставьте меня и идите к тем, чьи языки могут учить вас лжи. Никогда не обманывала я вас, хотя и могла тем навлечь на себя немилость вашу. Я любила вас верно, любила истинно. Вы видели, что могу я перенести, прежде чем оскверню себя ложью, вы должны теперь поверить мне. Возьмите жизнь мою, мой господин, и я буду благословлять вас. Я потеряла вас, и с вами больше, чем жизнь.
— Нет, Сара! — воскликнул султан. — Я люблю тебя более, чем когда-нибудь!
— Радуюсь, что слышу это от вас, мой властелин, хотя это уже бесполезно теперь. Я уже не ваша и не буду вашей никогда. Я не могу быть вашей, тело мое запятнано прикосновением эфиопских рабов, оно обесчещено рукой палача, назначенного только для наказания преступников. Окажите мне последнюю милость, возьмите у меня жизнь, она сделалась для меня тягостной ношей. Хотя султан был деспотом, но был глубоко тронут. Он досадовал, что увлекся гневом, и страстная любовь его ко мне пробудилась снова. Он молил меня о прощении, обливал меня слезами, целовал мои вспухшие ноги и до того унижался, что гнев мой утих; не забудьте, я любила его искренно.