Еще ни разу не оставлял он меня так надолго, и я уже начала немного беспокоиться.
Однажды утром он посетил меня, и я просила его прийти ко мне ужинать. Он обещал, и я пригласила трех или четырех из прекраснейших жен сераля, в числе коих находился и предмет его новой страсти, столь надолго лишивший меня лицезрения султана.
Я сделала это намеренно, чтобы показать ему, что я нисколько не огорчена им, и полагала, что если султан увидит свою черкесскую красавицу подле другой, обладающей такими же прелестями, которые после долгой разлуки со мной покажутся ему опять новыми, то предпочтет меня.
Черкешенка была, бесспорно, прекрасна, но, скажу не хвастаясь, она не могла сравниться со мной. Я только и надеялась на новизну, чувствовала, что в противном случае буду иметь опасную соперницу, если ум ее и другие дарования равнялись наружной красоте.
Султан явился, и я употребила все, чтобы нравиться ему, но, к величайшему моему огорчению, была оставлена без внимания; все его мысли были обращены на мою соперницу, которая играла роль свою с удивительным искусством; она оказывала ему глубокую почтительность и рассыпалась в утонченной лести, в чем я ему отказывала и что, вероятно, по новости своей, имело в глазах его высокую цену. Наконец стал он обращаться со мной так оскорбительно, что я забыла всю осторожность и захотела отплатить ему той же монетой. Я подала ему маленькое яблоко.
— Удостоит ли мой властитель принять это яблоко из рук рабы своей? Как удивителен его вид! Он напоминает мне нарост под левой рукой Вашего Высокомочия!
Султан вспыхнул от гнева.
— Да, — продолжала я смеясь, — у вас точно такой же, и вы это хорошо знаете.
— Сара, молчать! — воскликнул султан гневным голосом.
— Но к чему же мне молчать, мой властелин? Разве несправедливы слова мои?
— Коварная женщина! Отрекись от того, что ты солгала.
— Султан, я не отрекаюсь ни от чего, что справедливо, но я замолчу, если вы это приказываете
— Властитель мой почтил рабу своим высоким вниманием, — сказала моя соперница, — и она свидетельствует, что эти слова ложны.
— Молчать, несчастная! Своим лживым языком сделалась ты недостойной этой чести! Сара, говорю тебе, молчать! Или моя немилость падет на голову твою.
Но я была слишком взбешена и отвечала:
— Властитель, вы, конечно, знаете, что я молчала восемнадцать месяцев, следовательно, вы видите, что я могу молчать, когда захочу, могу также и говорить, когда хочу говорить, а теперь я хочу говорить. Я сказала это и не возьму назад своих слов.
Султан побледнел от гнева; жизнь моя висела на волоске, когда черкешенка злобно заметила: