– Большую часть времени.
– То есть ты ездишь туда и встречаешься с ней?
– Да, встречаюсь с ней. Значит, полагаю, и езжу тоже. Да, именно так: я езжу и встречаюсь с ней.
– Это серьезно?
– Все, что касается Стеф, серьезно по-крупному.
– Чем она занимается, когда ты не с ней?
– Надо думать, тем же, чем когда я с ней. Рисует. Разговаривает с птичками. Читает. Музицирует. Читает. Музицирует. Рисует. Думает. Читает. Дает мне свою машину. Хочешь еще что-нибудь узнать о моих делах?
На мгновение мы стали друг другу чужими, пока Бен снова не смягчился.
– А знаешь что, Нед? Женись-ка на ней.
– На Стефани?
– На ком же еще, идиот! Если подумать, чертовски хорошая мысль. Предлагаю собраться и обсудить ее. Ты женишься на Стеф, Стеф выйдет замуж за тебя, а я буду приезжать, жить с вами и ловить в озере рыбу.
Вопрос мой был порожден чудовищной, заслуживающей наказания наивностью.
– Почему же тебе самому не жениться на ней? – спросил я.
Неужели только теперь, стоя в своей квартире и глядя, как рассвет медленно скользит по стенам, я получил ответ? Уставившись на перечеркнутые страницы прошлогоднего июня и передернувшись, вспоминая его ужасное письмо?
Или ответ этот был дан мне уже в машине молчанием Бена, пока мы мчались в шотландской ночи? Неужели уже тогда я знал: Бен говорил мне, что никогда не женится ни на одной женщине?
Неужели по этой причине я изгнал Стефани из своего сознания, так глубоко запрятав ее, что даже Смайли, несмотря на все его хитроумные подкопы, не удалось ее эксгумировать?
Посмотрел ли я на Бена, когда задал ему этот фатальный вопрос? Смотрел ли я на него, когда он не ответил и продолжал молчать? Или же я умышленно не смотрел на него вовсе? К тому времени я привык к его молчанию, поэтому, возможно, напрасно прождав, я в наказание замкнулся в себе.
Но я точно знаю, что Бен так и не ответил на мой вопрос, и никто из нас о Стефани больше не вспоминал.
* * *
Стефани – женщина его мечты, думал я, продолжая изучать свой дневник. На своем острове. Женщина, которая любила его. Но должна выйти замуж за меня.
Женщина, которая имела привкус смерти, в чем герои Бена, казалось, всегда нуждались.
Вечная Стефани, свет для безбожников, лучится, бесподобна, немка Стефани, его образцовая названная сестра – возможно, и мать тоже, – машущая ему со своей башни, предлагающая ему убежище от отца.
“Вам придется поставить себя на место Бена”, – сказал Смайли.
Однако даже сейчас, держа в руках открытый дневник, я не позволил себе неуловимые моменты откровения. Во мне формировалась идея. Постепенно она превратилась в возможность. И только позже, когда мое состояние физической и психологической осады стало меня донимать, идея превратилась в убеждение и, наконец, в цель.