Нельзя сказать, чтобы Мария Алексеевна была пуританского нрава. Она в юности любила пококетничать на балах и с удовольствием вела обычную для молодежных ристалищ переписку — черкала записочки для «голубиной почты», безобидно и с разрешения maman флиртуя с возможными кандидатами на ее руку и сердце. И, хотя настоящая любовь к Петру Михайловичу пришла к ней уже после замужества, это чувство оказалось страстным и даже яростным. Княгиня и мысли не допускала о неверности, оставалась преданной своему супругу и ждала от него того же самого.
Нечаянная интрига Петра с крепостной стала для нее подлым кинжальным ударом в самое сердце. Долгорукая знала о грубых нравах поместных дворян, но была воспитана в правилах здоровой моногамии. По молодости она слышала рассказы о гаремах, устраиваемых в имениях, и поклялась, что никогда не допустит подобного сраму в собственной семье. Ее муж — ее крепость, говаривала Долгорукая, и Петр поначалу без видимого сожаления посвятил себя молодой красавице-жене.
Конечно, это вызывало некоторое удивление у окружающих, снисходительно относившихся к забавам мужчин-дворян со своими крепостными, но Мария Алексеевна ни с кем делить Петра не собиралась — ни с какой-либо придворной мадмуазелькой, ни, тем более, с грязной крестьянкой. Княгиня была однолюбкой и полновластной хозяйкой супружеского ложа.
Предательство Петра потрясло ее больше, чем она сама могла этого ожидать. Наверное, ее состояние в тот момент вполне можно было назвать безумием, но, узнав причину частых отлучек мужа из дома, Долгорукая потеряла сон, аппетит, ей стал безразличен собственный маленький сын — ее первенец. Княгиня пыталась следить за супругом, но тому удавалось ускользать от нее, правда, недолго, ибо жизнь устроена так, что все тайное в ней рано или поздно становится явным.
И тогда месть стала ее главной заботой. На какое-то время она сделалась — что казалось невероятным даже ей самой — нежной и желанной мужу. Мария Алексеевна видела, как он разрывается между новым чувством и тягой к ней, и наслаждалась его муками. Княгиня ощутила сладость этого торжества, и восторг реванша придавал ей новые силы для борьбы с неожиданным врагом.
Она не знала Марфу, но ненавидела ее с таким жаром, что, чудилось, и сама могла сгореть в этой адской печи. Да, Мария Алексеевна вполне отчетливо осознавала дьявольскую природу своей ненависти, толкнувшую ее на убийство мужа, но своей смертью Петр искупил грех прелюбодеяния, а она была готова сколь угодно долго отмаливать свои прегрешения перед Господом. Ибо потом пришел час старого Корфа, потворствовавшего роману Петра с крепостной. Еще следовало подумать о детях и, прежде всего об Андрее, чтобы он в будущем не повторил ошибок своего папеньки. И — чтобы девочки выросли без романтических завихрений в голове…