Она не обернулась.
— Машка, — снова позвал он громче, и на этот раз обернулись все трое, сначала парень, потом рыжая, как будто их тоже звали Машами, и потом наконец… «Ключи… глупость какая… Я же люблю ее, люблю, и при чем здесь…»
— Я люблю тебя…
Две пары глаз округлись. Другие глаза продолжали смотреть напряженно. Недоверчиво.
— Я люблю тебя, Машка!
Так тесно сердцу в груди не было еще никогда. А она все стояла, смотрела, как будто не понимала, о чем он, кому это он: «Я люблю». Смешки, перешептывание. Рыжая толкнула ее в плечо, как будто хотела разбудить подружку, заснувшую на ступеньке. Та качнулась по инерции от толчка вправо, потом вниз, спасибо тебе, рыжая подружка, еще ступенька, еще ступенька, сколько же их здесь, этих ступенек, зачем так много, четыре, пять, шесть… Мелькнули рыжие волосы, больше уже не было никого, только он и она, и ступеньки кончились…
— Я люблю тебя…
По щекам текли слезы. Он поймал их — губами, такие соленые, и губы соленые, и волосы снова пахнут осенью. Что-то оборвалось внутри, он вдруг почувствовал, что земля и небо поменялись местами, что раскаленное солнце сейчас у него под ногами, почувствовал, наверное, то же самое, что чувствует цветок, первый подснежник, когда земля становится теплой и его корни начинают питаться от этой земли, и рассмеялся мысленно этому сравнению себя с подснежником, и тут же забыл об этом, потому что волосы пахли осенью, и не было уже ничего вокруг, только небо под ногами.
— Я люблю тебя…
Невозможно было остановиться. Невозможно было заставить себя не вдыхать больше этот запах, не целовать больше этой соли, горько-сладкой, не чувствовать на губах и в ладонях ее тепла. С треском отлетела верхняя пуговица от камуфляжной куртки, тепло заструилось вниз. «Что ты делаешь, — сказал кто-то внутри его, — сумасшедшая, я так люблю тебя, я так тебя…»
Разлетались опять в разные стороны квадраты и треугольники под ногами, рушились стены, падая наискосок, налетая друг на друга, на пол, взлетая к потолку и не находя его, потому что он, потолок, был уже внизу, — но и там его уже не было, и снова падали стены, натыкались одна на другую лампы дневного света в поисках хоть какой-то опоры.
— Сумасшедшая, — прохрипел он.
— Я знаю, — ответила она.
«Не здесь», — промелькнули два слова, но смысла этих слов он осознать уже не мог, они повисли каплями в воздухе, потому что она шептала: здесь, вот так, здесь, и он послушно шел за ее шепотом туда, куда она звала его, и уже не мог остановиться, потому что останавливаться было поздно: через секунду стены, летающие вокруг, могут натолкнуться на них, раздавить своей тяжестью, и больше уже ничего не будет, потому что после смерти ничего не бывает, — он знал, что умрет, что жить осталось считанные секунды, только не останавливаться…