— Здесь бы и ударить, — заметил Гзак, внимательно следивший за каждым движением ножа черниговского боярина.
— Не время, — покачал головой Ольстин Олексич. — Подумай сам, силы Кончака там, в часе-другом неспешной езды, а сам хан пойдет по пятам твоих воинов навстречу Игорю. Стоит ли рисковать, подставляя себя под двойной удар? Нет, наша удача впереди! Смотри дальше, хан.
От точек, показывавших положение русских дружин и половецких отрядов, Ольстин прочертил прямые линии, сомкнувшиеся в нижней части рисунка.
— Вот так, — хрипло и тихо сказал черниговский ковуй. — Вот так... Невесту нельзя похитить на землях отца; это оскорбление, смываемое только кровью. Кончаковна будет ждать жениха здесь, на Бычьей реке.
— Где? — не понял Гзак.
— Вы называете ее Сюурлий, — пояснил Ольстин. — Там хватит травы лошадям и воды для всех. Там ничейные земли. И там с юга и запада болота, так что сама природа устроила ловушку каждому, кто осмелится остановиться в тех местах без соблюдения особых предосторожностей. После пира бдительность сторожи будет затуманена винными парами, и тогда я подам сигнал к нападению...
Засапожный нож с силой воткнулся в землю, прямо туда, где пересекались две линии.
— Тогда Кончак заговорит иначе, чем раньше. — Гзак не отводил взгляд от торчащей из земли наборной рукояти ножа.
— Это ваш спор, и нас он не касается.
— Разумеется. Но он касается Кончака. — Гзак хохотнул. — Если, конечно, он не желает, чтобы касались его дочери, красавицы Гурандухт!
Хан громогласно расхохотался, словно сказал что-то очень смешное. Ольстин Олексич вежливо скривил губы в гримасе, означавшей улыбку.
— Мы пойдем за вами, как хвост за собакой, — сказал Гзак, вырывая нож из земли. — И клянусь, меня ничто не остановит! Ничто, боярин, слышишь? Если пойдете на попятный, я один сделаю все. Не отступлюсь.
Гзак быстро и сильно полоснул себя по запястью левой руки, и черная степная земля, прилипшая к лезвию засапожного ножа, изменила цвет, став еще темнее.
Есть оттенки черного, как есть ступени предательства. Но черный цвет всегда останется черным, как предатель — подлецом.
Вскоре черниговские ковуи, охватив защитным полукольцом своего боярина, галопом шли обратно, к русскому лагерю, тайно покинутому несколько часов назад. Ольстин Олексич думал, как неосторожно наносить себе раны за несколько дней до грядущего сражения.
А еще отчего-то вспоминалось Святое Писание, то место, где Господь спрашивает Каина: «Где брат твой, Каин?» А Каин отвечает: «Что я, сторож брату моему?»
Где брат твой, Каин?
Где твои братья, черниговский боярин Ольстин Олексич?