Возвратившись из дальних странствий, Пухов целыми днями не выходил из дома. Он сидел возле включенного радиоприемника, как привязанный, и если случалось сбегать во двор по хозяйству или нужде, прибавлял громкости и оставлял дверь открытой. Старенький батарейный приемник «Родина» без устали разговаривал, играл, пел три дня подряд, но однажды так и уснувший под музыку Пухов оставил его включенным и батареи за ночь сели намертво. Пухов покрутил ручки, подергал клеммы на питании и пришел в ужас: может быть, именно в этот момент передавали то, что он так хотел услышать.
Однако не растерявшись, он бросился к Ивану Видякину.
— Иван, выручи, дай приемник!
Видякин прищурился, глянул подозрительно.
— Что-то весело жить стал, дед. Как ни идешь мимо — у тебя песни поют.
— Скушно ж одному, — схитрил Пухов. — А радио в избе — как живой человек.
Ни слова больше не говоря, Иван вынес из дома приемник «Альпинист», тут же поковырялся отверткой в его потрохах, поставил новые батарейки и вручил ожившее радио Пухову. Старик уковылял домой и снова засел как в крепости. С «Альпинистом» было удобно: дал громкости немного и ходи с ним где хочешь. Правда, по-прежнему пилила музыка, говорили не то, что надо было, и Пухов ворчал:
— Опять кантата, в душу ее… Заведут на час, а ты слушай.
И вот на утро следующего дня Пухов включил «Альпинист» и тут же услышал программу передач, вернее, фразу, сказанную диктором на одном дыхании:
— Критический репортаж журналиста Стойлова «Есть ли на болоте хозяин?» слушайте в девять часов двадцать минут.
Пухов глянул на часы — было еще восемь — и неторопливо стал одеваться. Вооружившись клюкой и приемником, позванивая медалями, он вышел из ворот и направился к Аникееву.
— А что, хозяин-то спит еще? — спросил он у Катерины, гнувшейся под коромыслом.
— Нету в этом доме хозяина, — отчего-то сердито отозвалась Катерина. — Одна, как проклятая… Чуть свет схватился и на болото. А как эту бумагу получил, так совсем сдурел.
Катерина поставила ведра на крыльцо, разогнула спину.
— Вот посмотришь на тебя — человек человеком, такого и уважать не грех, — проговорила она грустно. — А этот? Прибежит вечером — ни кожи, ни рожи. Одежа за ночь не просыхает… Виданное ли дело: пожилой человек и так себя перед народом держит. А еще уважения к себе требует. Эх…
Пухов прибавил громкости приемнику — играла музыка, которую называли почему-то легкой, — и пошел к Ивану Видякину.
А Катерина села на ступеньку крыльца и заплакала. Ей вдруг стало жаль себя и своего непутевого старика. Есть не просит, пить не просит — отощал уж от болотной канители, нос заострился ровно у покойника. А тут еще Ирина расстройства добавила. Присела рядышком и по-бабьи носом зашвыркала. Чуть-чуть и заревели бы, на пару в голос…