У Тамары было великое множество соперниц! Седая прядь в черных волосах приводила их в экстаз. Балерины между собой называли прядь «шеншеля». Даже Кшесинская, которая вообще никого на свете не боялась, которую обожала публика, даже она, завидев Дягилева, сразу начинала тихонько напевать:
Сейчас узнала я,
Что в ложе — шеншеля,
И страшно я боюся,
Что в танце я собьюся!
Дамы и впрямь сбивались с ноги при виде его. С женщинами Дягилев делал что хотел. Вернее, они делали то, чего хотел он.
Например, в 1907 году ему понадобились деньги на целый сезон в Париже для своего балета. Их не было. Тогда он явился в Париже к графине Греффиль. Та очень удивилась, конечно: «Он показался мне каким-то проходимцем-авантюристом, который все знает и обо всем может говорить. Я не понимала, зачем он пришел и что ему, собственно, нужно. Сидит, долго смотрит вот на эту статую, потом вдруг вскочит, начинает смотреть на картины и говорить о них — правда, вещи очень замечательные л. Скоро я убедилась, что он действительно все знает и что он человек исключительно большой художественной культуры, и это меня примирило с ним. Но когда он сел за рояль, открыл ноты и заиграл вещи русских композиторов, которых я до того совершенно не знала, тогда я поняла, зачем он пришел, и поняла его. Играл он прекрасно, и то, что он играл, было так ново и так изумительно чудесно, что, когда он стал говорить о том, что хочет на следующий год устроить фестиваль русской музыки, я тотчас же, без всяких сомнений и колебаний, обещала ему сделать все, что только в моих силах, чтобы задуманное им прекрасное его дело удалось в Париже».
Чаще всего свои балеты Дягилев посвящал княгине де Полиньяк, женщине влиятельной и богатой, которая в основном и финансировала его затеи. Не отставала от нее и одна из богатейших женщин мира, Мися Серт. Однако этой избалованной жене старого газетного магната, ни в чем не знавшей отказа, владевшей бессчетными деньгами, ближайшей подруге Коко Шанель, любимой модели импрессионистов, мало было просто осознавать, что она меценатка, что помогает новому русскому искусству! Ей нужна была страсть, любовь. Дягилев ухаживал за ней как мог. Писал: «Я люблю тебя со всеми твоими недостатками… Ты единственная женщина на земле, которую Мы любим». «Мы» — это он и Нижинский, с которым Сергей Петрович в ту пору уж не расставался… Мися была довольна и называла себя музой русского балета. Ну что ж, от нее и впрямь зависело очень многое. «Вспоминаю, — писала она спустя много лет, — как генеральная „Петрушка“ была задержана на двадцать минут. Полное тревоги ожидание. Зал, сверкающий бриллиантами, переполнен. Свет погашен. Ждут трех традиционных ударов молотка, возвещающих начало спектакля. Ничего… Начинается шепот. В нетерпении падают лорнеты, шелестят веера… Вдруг дверь моей ложи распахивается, как от порыва ветра. Бледный, покрытый потом Дягилев бросается ко мне: „У тебя есть четыре тысячи франков?“ — „С собой нет. Дома. А что происходит?“ — „Мне отказываются дать костюмы, прежде чем я заплачу. Грозят уйти со всеми вещами, если с ними немедленно не рассчитаются!..“ Не дав ему договорить, я выбежала из ложи. Это было счастливое время, когда шофер обязательно ждал у театра. Десять минут спустя занавес поднялся. Уф!.. Великолепный спектакль прошел безупречно, никто ничего не заподозрил…»