— Она наделена большим могуществом, — продолжала Мира. — В своих хрупких руках сирена держала скипетр — символ власти, и скипетр этот светился зеленым светом. Она указала им в сторону моря, которое превратилось в бассейн с крохотными золотыми корабликами, — индианка перевела дух, встала с диванчика и подошла к окну, потом снова заговорила:
— Море, увиденное во сне, означает свободу, и кто-то должен ее лишиться, — Мира бросила в мою сторону выразительный взгляд и нахмурила брови. Надо было быть полным идиотом, чтобы не догадаться, кого, говоря об этом, она имеет в виду. К тому же меня беспокоили ее слова о корабликах, невольно напрашивалась ассоциация с ковчегом.
— Это и весь твой сон? — осведомился я наигранно весело.
— Нет, — качнула головой индианка. — Сирена звала вас в свою обитель. Ее скипетр вспыхнул фейерверком, и я увидела вас.
— Я и во сне тебя преследую? — усмехнулся я, но моя шутка не удалась. Глаза индианки оставались серьезными.
— Я увидела вас в тюрьме, — мрачно произнесла она. — На окнах были решетки из чистого золота.
— Ну, утешает хотя бы это, — улыбнулся я и похлопал свою подругу по плечу.
— Я не шучу, — горько сказала Мира. — А вы никак не хотите прислушаться к моим словам. Вспомните про дамоклов меч! — призывала она. — Анджана тоже носила пантакль, но это не уберегло ее от несчастья!
— Каждому уготована своя судьба, — философски заметил я.
— Береженого Бог бережет, говорила Катюша, — и Мирины глаза снова заблестели от слез. — Не торопись на зов сирены! — предостерегала она.
— Конечно, хорошая моя, — поспешил я ее успокоить. Но сам-то я только и ждал зова Полянской, чтобы за нею устремиться в Елагино.
По тому, как Мира взглянула на меня, я понял, что она мне не поверила, но разубеждать ее я не стал, потому как понимал, что бесполезно спорить с гадалкой.
Я зашел к себе в кабинет, захватил свой дневник, чернильницу и стакан с остро заточенными перьями, а затем поднялся по лестнице в спальню. Камердинер зажег свечи и оставил меня наедине с собой. Стоило мне только обмакнуть перо в чернильницу, как слова стали сами проситься на бумагу. Я так долго не брался за перо, что невольно соскучился по этому занятию. Мне было в чем исповедаться, потому я провел за этим делом довольно много времени и закончил почти что на рассвете, с первыми лучами утреннего солнца. Воск от свечи закапал мою тетрадь, но я не обратил на это внимания и с легким сердцем отправился в постель.
Проспал я около четырех часов, однако чувствовал себя отдохнувшим. Во мне фонтаном била энергия, которую мне удавалось сдерживать с огромным трудом.