— Я готова! — сказала она.
— Тогда идемте! Ваши лошади перед дверью. Она вышла из амбара. Дождь все еще шел. На единственной улице или, вернее, на том, что от нее оставалось, вытянулась длинная цепь живодеров, подобная лежащей змее с железной чешуей. Они ждали…
Буате неловко подал ей руку, чтобы помочь сесть в седло, но она презрительно пренебрегла его помощью. Поставив носок сапога в стремя, она легко вскочила на лошадь. Схватив повод твердой рукой, повернулась к Готье и Беранже, чтобы посмотреть, где они. Но они уже ждали, замерев в седлах, с любопытством во взгляде.
— Я следую за вами! Поезжайте! — сказала Катрин Буате.
Они заняли место во главе колонны. Прямая, с высоко поднятой головой и презрительной складкой у губ, Катрин была воплощением высокомерной гордости. Она отказывалась смотреть на свирепые лица солдафонов, на останки, которые виднелись на их пути. Она отказывалась смотреть на груду трупов, которых свалили у придорожного креста и которые должны были здесь разлагаться и порождать чуму или другое бедствие, когда вернется жара. Она отказывалась видеть стадо, которое согнали при выходе в поле и где среди вьючных животных стояло несколько связанных людей с опущенными головами, жалкое подобие людей, которых согнали силой и которые должны быть волками еще больше, чем сами волки, чтобы не быть съеденными.
В самом конце улицы, готовясь стать во главе колонны, стоял Арно. Вооруженный до зубов, неподвижный, на своем черном боевом коне, высокомерный и молчаливый, в шлеме, из — под которого виднелось бледное лицо.
Когда Катрин поравнялась с ним, они обменялись только взглядами, но ни единым словом. Однако она успела заметить, что ее супруг бледен, с большими кругами под глазами, но выбрит. Возможно, подручными средствами, так как на щек, были заметны кровоточащие царапины.
В путь пустились узкой дорогой, на которой ливень прорезал борозды. Из серого неба сочилась вода. Ландшафт казался мертвым. Нигде не было видно струящегося из трубы дымка, не раздавалось даже пения птиц, кваканья лягушек. Все молчало. И слышались только шаги лошадей и тяжелая железная поступь пехоты. Пресыщенные и еще пьяные от убийств живодеры с трудом волочили ноги.
Ехали долго в молчании. Погода была тяжелой, сырой. Дышалось с трудом, как сквозь пропитанную водой губку. Вскоре они углубились в лес, и атмосфера стала еще более гнетущей.
Катрин чувствовала, что больна телом и душой. Она смотрела на дорогу прямо перед собой, ни разу не повернув головы к Арно. Иногда, опуская веки, она замечала его колено и верхнюю часть ноги, одетые в железо, такие же негнущиеся и пустые, как доспехи в оружейном зале Монсальви… Это было похоже на дурной сон, от которого ей никак не удавалось освободиться.