— Берегитесь, можно упасть, — предупредил Ганс. — Здесь повсюду разбросаны камни и бруски.
И на самом деле, они вышли на главное место строительных работ Ганса: он с помощью своих знаний и таланта воздвигал над квадратными башнями украшенные цветами шпицы. Огромный ворот высился на фоне неба — большие колеса из сердцевины дуба, скрепленные металлом. Катрин посмотрела на него с омерзением, какое вызывает у человека вид инструмента для пыток. Вслед за Гансом она прошла до ажурной балюстрады на башне и наклонилась. Подвешенная на огромном канате клетка медленно вращалась вокруг каната прямо под ними. Сквозь деревянные доски Катрин увидела узника. Подняв голову, он смотрел на небо. Они расслышали непрекращающийся стон, и был он таким слабым что Катрин глубоко встревожилась. Она повернула к Гансу умоляющие глаза:
— Нужно поднять его, выпустить из клетки… немедленно! Он же ранен.
— Я знаю, но в эту ночь поднять его нет возможности. Ворот жутко скрипит. Если я только попробую до него дотронуться, солдаты тут же заметят. И тогда далеко нам не уйти.
— Не можете ли вы сделать так, чтобы он не скрипел?
— Конечно могу. Его нужно смазать жиром и растительным маслом, но такую работу не делают среди ночи. Более того, я уже вам сказал, нужно подготовить побег. На сей момент мы только попытаемся ему помочь. Позовите его… но тихо, чтобы солдаты не услышали.
Жосс ухватился за ее пояс, Катрин наклонилась как можно ниже, едва удерживая равновесие, и тихо позвала:
— Готье!.. Готье!… Это я! Катрин…
Узник медленно поднял голову, и в этом его движении не было ничего, что указывало бы, что он сколько-нибудь удивился.
— Ка…трин?.. — произнес он словно зовущим во сне голосом.
Потом, через какой-то момент, в течение которого молодая женщина могла бы сосчитать удары собственного сердца, он прошептал:
— Пить хочется!..
Сердце Катрин сжалось от тревожного чувства. Может быть, он был уже настолько слаб, что слова до него не доходили, что он больше не мог их понять? У нее вырвался отчаянный порыв:
— Готье! Умоляю тебя! Ответь мне! Посмотри на меня! Я же Катрин де Монсальви!
— Подождите минуту, — прошептал Ганс, принуждая ее выпрямиться. — Дайте ему сначала попить. Потом посмотрим.
Быстро он привязал тонкое горлышко кувшина к длинному деревянному шесту, который валялся на строительной площадке, и опустил сосуд к клетке, продел его сквозь планки и приблизил к рукам узника, а тот, все еще глядя в небо, видно, ничего и не заметил.
— Смотри, дружок, — сказал Ганс. — Пей!
Но вот прикосновение запотевшего глиняного кувшина, казалось, вызвало у узника настоящее потрясение. Он схватил его с глухим рычанием и принялся жадно пить большими глотками, словно зверь на водопое. Кувшин был опустошен до последней капли. Когда там больше ничего не осталось, Готье отбросил его и, видимо, опять впал в оцепенение. Со сжавшимся сердцем Катрин прошептала: