Фелисия покачала головой.
— Так ли?
Он погладил сосок, и болезненное наслаждение пронзило ее. Фелисия кивнула, стиснув зубы.
— Какой покорной ты вдруг стала! — усмехнулся он. — Что ж, со временем увидишь, что послушание вознаграждается. Сговорчивым молочницам позволено ублажать меня любыми способами. Как насчет того, чтобы послужить сосудом для моего семени?
Фелисия тихо застонала, представив, как его чудовищное копье входит в нее, растягивая и наполняя.
— Похоже, ты штучка с горячей кровью, — усмехнулся Флинн, наблюдая, как ее качнуло под напором нестерпимого жара. — Неужели конюхи вспахивали твой лужок в мое отсутствие? Значит, ты уже искушена? Или меня дожидалась?
Он взял шоколадку и поднес к ее губам.
— Откуси, а потом посмотрим, успели ли тебя выдрессировать.
Фелисия подняла голову, и взгляды их скрестились: его — горящий, ее — смущенный.
— Знаешь, я не стала бы этого делать…
— Знаю, — согласился он, и его голос в эту минуту напоминал то ли мягкий бархат, то ли густой, тягучий шоколадный крем. — Откуси, дорогая… уступи мне, и я прощу тебя за то, что ты валялась под конюхом.
В ее глазах внезапно вспыхнул гнев, острые зубы вцепились в его палец.
Охнув от боли, Флинн отдернул руку и оттолкнул Фелисию. Она упала на спину, и Флинн придавил ее к подушкам своей тяжестью.
— Кто-то должен научить тебя повиновению, — прорычал он, впившись в нее разъяренным взглядом.
— Может, я нуждаюсь совсем в другом, — отрезала она, пытаясь его оттолкнуть.
— Может, и получишь желаемое, если сумеешь понравиться мне, — с неприязнью бросил он. — Понятно?
Тон его был мягким, лицо искажено сладострастной гримасой.
— А теперь начнем сначала, и, если будешь очень-очень хорошей, я проникну этим в тебя…
Головка пениса скользнула в полураскрытые створки ее лона, раздвигая набухшую пульсирующую плоть, и осталась неподвижной в ее изнемогающем теле.
— Чтобы ты сумела как следует ощутить его…
Одним рывком выйдя из нее, Флинн сел, оставив ее содрогаться от неудовлетворенного желания.
— Значит, больше сопротивления не будет? — съязвил он, выбирая из бонбоньерки очередную шоколадку.
— Будь ты проклят! — выпалила Фелисия.
— Странно, почему мне так и хочется ответить тебе тем же? Ну, я жду, — холодно напомнил Флинн.
Почему вдруг для него стало так важно взять верх в этой дурацкой игре? Почему он требует покорности, хотя раньше это не играло никакой роли? Но его страсть была так же глуха к доводам разума, как и ее жажда, и разгоряченный мозг отказывался искать вразумительный ответ.
Да и сама Фелисия не понимала, почему так унижена собственным желанием, ведь раньше она всегда считала одержимость подобного рода игрой воображения, в лучшем случае поэтической гиперболой… до этого момента, когда рассудок покинул ее и осталось лишь отчаянное стремление получить все, что он готов был ей дать. Сгорая от вожделения, она приподнялась, откинулась на руки и обольстительно улыбнулась.