— Вы ошиблись, — решительно произнесла Баккара. — Я не могу вас любить и не хочу разорять.
— Простите, меня, — прошептал граф после короткого молчания, — но я вас люблю!..
— Дитя, — произнесла она с горькой улыбкой, — взгляните на меня хорошенько: я бедная женщина, разбитая жизненными невзгодами, состарившаяся от разрушительного действия необузданных страстей, женщина, играющая роль выше своих сил, которая просит вас как благородного дворянина сжалиться над ней…
Глаза Баккара оросились слезами.
— Вы правы, — сказал глубоко тронутый граф, — я действительно ребенок, который по своей глупости, быть может, огорчил вас.
— Граф, — прервала его Баккара, — можете вы мне поклясться честью дворянина в том, что все, что будет сказано здесь сегодня ночью, останется между нами тайною до гроба?
— Клянусь, — спокойно отвечал граф.
— Наружность ваша говорит в вашу пользу: я вижу вас в первый раз, но что-то мне говорит, что вы благородный, прямой человек и что сделаетесь моим другом.
— Располагайте мной, приказывайте… для вас я готов на все…
— Посмотрим, — сказала Баккара, — потому что я потребую от вас, быть может, слишком большой жертвы…
— Жизнь моя принадлежит вам!..
— О нет! Я попрошу у вас гораздо меньшего… Друзья ваши и вы, граф, жестоко ошиблись, предполагая, что я могу любить вас или даже позволить вам любить себя. Я ничего не могу для вас сделать, — почему — это моя тайна.
Граф побледнел, и на лице его отразилось сильное недоумение. Баккара заметила это.
— Послушайте, — сказала она, — хотите ли вы действительно быть моим другом?
— Неужели вы сомневаетесь в этом?
— И будете мне во всем повиноваться?
— Что только прикажете.
— В таком случае я решусь на то, что в глазах света и ваших товарищей я буду вашей любовницей, и вы будете здесь как у себя дома.
— Я вас не понимаю, — сказал граф.
— Это, конечно, удивляет вас, что женщина хочет быть скомпрометирована, оставаясь в душе и на деле добродетельною, между тем как все женщины делают это наоборот. Но объяснить эту странность я вам не могу, ибо это моя сокровенная тайна, которую впоследствии я вам, быть может, и открою.
— Я слепо буду повиноваться вам, потому что в вашем кротком взгляде, в вашем взволнованном голосе я угадал страшное горе. Душой я еще действительно ребенок в сравнении с вами, но сумею преобразиться в человека с сильною душою, если это нужно будет для оправдания вашего ко мне доверия и доказательств вам искренней дружбы. Впрочем, кто может знать, — проговорил он трепетным голосом, — быть может, когда-нибудь…
— Бедное дитя, — прервала его Баккара, грустно покачивая головой, — если я сохранила еще наружную оболочку молодости и обманчивую внешность жизни, полной аромата, то — увы! — сердце мое уже очерствело, душа истомилась — и я неспособна более любить. Будьте моим другом и не просите у меня ничего более.