— Жаль радио здесь нет. Если бы кабель проходил, я бы подключился.
Комбат вытащил из кармана фонарик и осветил коллектор, вновь с писком попятились крысы. Две трубы теплотрассы уходили в темноту, отсвечивая рифленым алюминием теплоизоляции, в местах стыков торчали клочья стекловаты. Тонкие алюминиевые листы были стянуты проволокой. Больше всего Комбата интересовала проблема укрытия для засады.
Но его ждало разочарование — голые стены узкого коллектора, никаких выступов, нигде не спрячешься.
— Черт с ним, что-нибудь придумаю.
Он вернулся к Щукину, сел на скрипучий деревянный ящик, взял со стола полбутылки водки и, недолго думая, вылил содержимое на пол.
И хоть Щукин за последнее время во многом изменился, но видеть, как выливают спиртное, не мог.
— Ты что!
— Сейчас ты ляжешь в кровать и притворишься мертвецки пьяным. Кто бы ни зашел, что бы ни делал, ты — невменяемый.
— Понял, — протянул Щукин.
В воздухе стоял густой запах спирта.
— И свет потушить надо, — Рублев спокойно, словно не ощущал жара, исходящего от стоваттной лампочки, выкрутил ее голыми руками, оставив гореть лишь двадцатипятку внизу шахты колодца.
— А ты где будешь? — услышал он голос Щукина.
— Это тебя не касается, но в обиду не дам.
— Понял, — Щукин прилег, он дышал глубоко, наслаждаясь запахом водки.
* * *
Стресс появился на вокзале, когда начинало темнеть.
Он надеялся управиться быстро, поэтому оплатил лишь три часа стоянки джипа и тут же, не мешкая, отправился в зал ожидания. Действовать он собирался точно также, как и Тормоз.
Бесстрастный взгляд его серых глаз скользнул по пассажирам и остановился на бомже, восседавшем на мусорнице. Труба смаковал остатки пива. Жидкость он только что выпил, теперь ждал, когда осядет пена, чтобы сделать последний глоток. Бывший джаз-музыкант был человеком наблюдательным, он заприметил Стресса еще до того, как тот обратил на него внимание.
«Для мента одет слишком круто», — подумал Труба, почувствовав неприятный холод в груди.
Человек, направлявшийся к нему, явно отличался жестокостью. В лицах Труба научился разбираться за время бомжевания. У такого он ни за что не стал бы просить подаяния. В лучшем случае пошлет матом, а в худшем — пнет ногой, чтобы руки не пачкать. Труба покрепче сжал бутылку и забился в угол.
Стресс резко остановился возле него и пробуравил взглядом. Труба понял, что по своему желанию он не может теперь даже пальцем шевельнуть. Все теперь было во власти этого мужчины средних лет, облаченного не по погоде в легкую кожаную куртку.
Подошвы ботинок тоже наводили на размышления — толстые рифленые и сразу видно — твердые. Такими удобно бить.