— Вон еще один! — Григорий спокойно вытащил из-за пояса нож.
— И ты держи! — крикнул я жердяю.
Свой кинжал, Претичем в Вышгороде подаренный, послуху протянул.
— А ты как же?
— Дурила, — невольно улыбнулся я. — У меня же меч.
— О Господи! — жердяй уже забыл про меня.
Он таращился в темень бора, стараясь разглядеть опасность.
— Я трех насчитал, — услышал я голос Григория. — Нет! Четырех!
— Да где же они?! Где?!
— Успокойся, Никифор, — сказал Григорий. — На все воля Божья.
— Господи, спаси! Господи, спаси!
— Ты же ножом крестишься!
— О Господи!
Они вышли на поляну…
Шесть волков…
По двое на каждого…
И холодным ужасом вернулся почти забытый детский страх. Точно ждал он своего, таился где-то в глубине естества, чтобы теперь выползти наружу. Склизкой змеей прополз по хребту. Липким комком к горлу подкатил. Пауком мерзким сети свои на меня накинул. Замер в ожидании того, что жертва трепыхаться вот-вот начнет. Вот тогда он и распотешится. Ядом бессилия и немощи меня напитает. Вновь ручейком горячим по ноге пробежит…
И все.
Был человек и кончился.
Превратился в жертву безропотную.
Жутью придавленный, сам под волчьи зубы шею подставил.
Тут колено предательски дрогнуло. Из оцепенения меня выдернуло. И вдруг промелькнуло в памяти, словно видение: подвис я между землей и небушком, а внизу на Конь-камне тело мое распластанное, вокруг ведьма простоволосая через костры скачет, а за ней страхи мои увиваются. Лишь один страх из меня выходить не хочет. И у напасти этой глаза желтые. Волчьи глаза. Недобрые.
— Придется тебе, княжич, самому со своим страхом бороться, — сказала мне тогда Берисава.
Вот и пришел тот день, когда либо я его, либо он меня. А на кошт — жизнь…
— Добрын. Слышь, Добрын, — шепнул Григорий. — К костру отходи. Только тихонечко. На огонь они вряд ли полезут.
— Погоди отходить, — я ему в ответ, а сам от волчьих глаз взгляд отвести не могу. — Они наш отход за слабину примут.
Стоят волки.
Затаились.
Ждут.
И мы стоим.
А вокруг тишина звенящая. Замерло все. Даже Буланый мой притих. Только слышно, как ветки в костре шипят. Паром исходят.
Тут они разом ощерились. Зубы свои вострые показали. Рычат, а сами хвосты жмут. Видно, понимают, что мы так просто сдаваться не собираемся. На холках у них шерсть дыбом поднялась, но напасть все решиться не могут.
А я чую, как у меня все жилы струной натянулись. Хоть играй на них и песню пой. Только грустной больно эта песня получится. Ведь у Марены веселых песен не бывает.
Ветки в костре шипеть перестали. Просохли, видать, нам на горе. Громко треснула одна. И тотчас же Буланый заржал да с привязи своей рванулся. И в единый миг лопнула струна. Жажда крови горячей в волках сильнее страха оказалась. Кинулись они. И завертелось все.