Князь бросает на малыша гневный взгляд и быстро проходит к дверям. Мош
Терпин заступает ему дорогу. Князь хватает его за руку, отводит в угол и
говорит, сверкая от ярости глазами:
— Вы осмелились перед вашим князем, перед отцом отечества разыграть
глупую комедию? Вы пригласили меня на помолвку вашей дочери с моим
достойным министром Циннобером, и вместо моего министра я нахожу здесь
какого-то мерзкого выродка, которого вы разодели в пышное платье? Знайте,
сударь, что это изменническая шутка, за которую я наказал бы вас весьма
строго, когда бы вы не были совсем шальным сумасбродом, которому место в
доме умалишенных. Я отрешаю вас от должности генерал-директора
естественных дел и запрещаю всякое дальнейшее штудирование в моем погребе.
Прощайте!
И он стремительно выбежал из дому.
Дрожа от бешенства, бросился Мош Терпин на малыша, ухватил его за
длинные всклокоченные волосы и поволок к окну.
— Проваливай, — кричал он, — проваливай, мерзкий, презренный выродок,
который так постыдно провел меня и лишил счастья всей жизни!
Он собрался было выбросить малыша в открытое окно, однако ж смотритель
зоологического кабинета, случившийся тут же, с быстротою молнии подскочил
к ним и выхватил Циннобера из рук Моша Терпина.
— Остановитесь, — сказал смотритель, — остановитесь, господин
профессор, не покушайтесь на то, что принадлежит князю. Это вовсе не
выродок, это — Mycetes Beelzebub, Simia Beelzebub, сбежавший из музея.
«Simia Beelzebub! Simia Beelzebub!» — загремел кругом громкий смех. Но
едва только смотритель взял малыша на руки и хорошенько разглядел его, как
воскликнул с досадою:
— Что я вижу! да ведь это не Simia Beelzebub — это гадкий,
отвратительный альраун! Тьфу! Тьфу!
И с этими словами он швырнул малыша на середину залы. Под раскаты
зычного надругательского смеха, визжа и мяуча, выбежал Циннобер за дверь,
скатился по лестнице — скорее, скорее домой, — так что никто из слуг его
даже не заметил.
Покуда все это происходило в зале, Бальтазар удалился в гостиную, куда,
как он узнал, отнесли бесчувственную Кандиду. Он упал к ее ногам, прижимал
к своим губам ее руки, называл ее нежнейшими именами. Но вот, глубоко
вздохнув, она очнулась и, увидев Бальтазара, в восторге воскликнула:
— Наконец-то, наконец-то ты здесь, любимый мой Бальтазар! Ах, я едва не
умерла от тоски и любовной муки! И мне все слышалось пение соловья, от
которого истекает кровью сердце алой розы!
И вот, обо всем, обо всем позабыв, она рассказала ему, какой злой,
отвратительный сон окутал ее, как ей казалось, что у ее сердца лежит
безобразное чудище, которое она была принуждена полюбить, ибо не могла
иначе. Чудище умело так притворяться, что становилось похоже на
Бальтазара; а когда она прилежно думала о Бальтазаре, то, хотя и знала,
что чудище не Бальтазар, все же непостижимым для нее образом ей казалось,
будто она любит чудище именно ради Бальтазара.