– Мадам Иезекииль?
– Ты заслуживаешь смерти, – сказала она тихо и холодно. – Хотя бы за то, что сделал с моими картами. Колода была старая.
– Я никогда не умираю, – сказал я ей. – «И тому, чье сердце чисто, от молитв не много толка»[27].
Помните?
– Чушь, – ответила она. – Знаешь, какой самый древний способ положить конец проклятию оборотня?
– Нет.
Костер горел теперь ярче, светился зеленью подводного мира, зеленью медленно колышущихся водорослей, сиял зеленью изумрудов.
– Просто дождаться, когда он примет человеческий облик, но чтобы до следующего преображения оставался еще целый месяц, потом взять жертвенный нож и убить его. Вот и все.
Я повернулся, чтобы бежать, но оказавшийся вдруг позади меня бармен заломил мне за спину руки. В лунном свете нож сверкнул светлым серебром. Мадам Иезекииль улыбнулась.
Она чиркнула меня острием по горлу. Хлынула и потекла кровь. А потом все замедлилось и остановилось…
Гулкая боль за лобной костью, давление в крестце. Мутное преображение как-рвак-уак-уау… из ночи надвигается красная пелена…
Привкус звезд растворяется в соли, – пенной далекой соли…
Подушечки пальцев колют иголки, кожу хлещут языки пламени, глаза как топазы – я пробую на вкус ночь…
* * *
Мое дыхание клубилось в ледяном воздухе.
Я невольно зарычал, – рык зародился у меня в горле. Мои передние лапы касались снега.
Попятившись, я подобрался и прыгнул на нее.
Вонь гниения окружала меня облаком, притупляя обоняние и вкус. Высоко в прыжке я как будто помедлил, и нечто взорвалось мыльным пузырем…
Я был глубоко-глубоко во тьме под морем, стоял, упираясь четырьмя лапами в склизкий каменный пол у входа в цитадель, сложенную из гигантских неотесанных камней. Камни испускали слабый, как у гнилушек, свет, призрачное сияние – точно мириады электронных часов.
Клубилось вокруг облако черной крови, капающей из моей шеи.
Она стояла в зияющих вратах. Теперь она была шести, может, семи футов ростом. К ее изъеденным, обглоданным морем костям местами льнула гнилая плоть, но шелка превратились в водоросли, колыхавшиеся в холодной воде, в этой не ведающей сна пучине. Ее лицо скрывалось за ними, как за живой зеленой вуалью.
Из ее предплечий и свисавшей с грудной клетки плоти вырастали полипы.
Мне казалось, меня вот-вот раздавит. Я утратил способность мыслить.
Она надвинулась на меня. Окружавшие ее голову водоросли шевельнулись. Лицо у нее походило на странное нечто, которое вам ни за что не захочется взять в суши-баре: сплошь присоски и шипы, и колышущиеся плети анемон, и я знал, что где-то под этой завесой прячется ее улыбка.