...глаза, и поразилась темноте, царившей во флигеле. Неужели она задремала и вот так просидела до самой ночи?
Тело ощущалось странно невесомым, будто Инга лежала в теплой воде, играющей пузырьками и покалывающей кожу. Двигаться не хотелось.
«Ночь... — с каким-то испугом подумала Инга. — Ночь...»
— Пора, — донеслось от двери. — Самое время...
И, словно откликаясь на эти слова, издалека донесся протяжный вой. Он не был похож на звуки, издаваемые горлом лейтенантова Ральфа, которого утром кормили — здесь никого не кормили просто так, ни утром, ни вечером; и голодная, шальная, дикая свобода вихрем неслась к луне, как стая по следу жертвы.
Волчий вой.
— Молчи, — предупредили от двери. — Молчи и слушай.
Иоганна прошлась по комнате — собственно, весь флигель и состоял из этой одной комнаты, да еще маленькой пристроечки сбоку, куда Инга ни разу не заходила. Окружающий мрак неожиданно посветлел, покорно расступаясь вокруг белой ночной рубашки, развевающейся от сквозняка; посветлел, расступился — и сгустился по углам, сворачиваясь тугими змеиными кольцами.
Тонкая ткань колоколом вздувалась там, где выпирал огромный живот, но двигалась Иоганна со стремительной грацией, чуть пританцовывая, будто юная девушка, а не толстая беременная баба на шестом-седьмом месяце.
«А ведь она красивая, — пронеслось у Инги в голове, — очень красивая... Как же я раньше не заметила? Или она только ночью такая?..»
— Ни о чем меня не спрашивай, — распевно заговорила Иоганна, смешно удлиняя гласные, — ах, не спрашивай, не отвечу я тебе. Крест они ей поставили, крест над могилой, добра маме хотели — бросай добро в воду, пусть плывет по течению, плывет-выплывет... Добро, зло, — они живучие, горят плохо, тонут редко...
«Она безумна! Господи!.. Крест они ей поставили.. Кому — ей? Кто — они?!.»
Белая рубашка шуршала накрахмаленным полотном, и невидимые руки листали неведомые страницы; а голос креп, разрастался, и ласкались к нему клубы затаившегося мрака.
— Говорил старый Черчек дурню-Йорису: не лезь к пришлым, не дергай судьбу за усы... Преступил Йорис слово мудрое — луна далеко, вой — не вой, не услышит, не поможет!.. Пошел, не обернувшись — возвращайся, не сетуя...
«Пошел, не обернувшись... На кого? Или не обернувшись — кем? Ай, мама...»
— Ай, мама-мамочка, рожу скоро!.. Белую Старуху рожу, Йери-ер, скоро, совсем скоро... Семь сердец ношу по свету, в колдовские горы, мама, я ушла навстречу ветру... ворожба семи красавиц в семь зеркал меня укрыла...
Пергаментная луна заглянула в окошко-бойницу и отшатнулась; но любопытство победило, и луна зацепилась краешком за выступ карниза, повисла и осторожно прислушалась.