Лейтенант рванулся было за ними, но корявые пальцы Черчека-хуторянина уцепили его за рукав, придержав на месте.
— Погодь, не суетись... там и без тебя шуму много случится...
Шуму действительно случилось очень много, причем он был громок и разнообразен. Спустя минуту из шумовой завесы вылетел визжащий Ральф на трех ногах; заднюю правую он поджимал к брюху, но и на оставшихся лапах пес бежал резво и в охотку.
Прыгнув в «жук», Ральф забился под сиденье, и лишь отчаянный скулеж напоминал о случившемся.
— Вы что, собак завели? — тупо глядя на Черчека, осведомился лейтенант. — За домом держите? Завели, да?!
— Не-а.. — равнодушно отозвался Черчек. — Приблудные, наверное. Лишь бы Йориса мне не покусали, а твой кобель нам до подштаников...
* * *
...Короче, в полдень лейтенант уехал. И приехал к полудню, и уехал сразу же, потому что скандал с Ральфом занял очень немного времени. А Инга, спрятав билет в сумку и тут же забыв о нем, принялась вместе с Иоганной промывать, мазать мазями и бинтовать разодранную руку Йориса, прокушенную в двух местах.
Йорис морщился, кряхтел, собирался ругаться — да так и не собрался.
Инги стеснялся.
— Мамаша твоя, Ганна, такие дырки штопать умела, — заявил Черчек, неслышно подошедший сзади. — Ох, и умела... И бабка ее тоже. Ее Бредун учил, а уж он-то мастер на всякие штуки... Пошепчет-пошепчет, пальцами помнет, а то и слюной помажет — никаких трав не надо. Дед мой все пытал его — откуда, мол, да что — а он молчит, сливянку хлещет и улыбается... А к бабам ласковый был, разговорчивый... вроде Йориса, только умнее. Ты вот, Йорис, виду не подавал, а я знаю, что ты Вилу, жену мою, а Иоганнину мамашу, слушать слушал, а терпеть не мог... ну и зря. Бредун ее уважал...
— А почему вы его Бредуном называете? — Инга завязала концы бинта и принялась устраивать раненую руку Йориса в повязке, подвешенной на шее.
Черчек и Иоганна переглянулись, и беременная еле заметно кивнула.
— Да чур его знает... — почесал затылок старик. — Бродяга — так вроде бы неудобно, Ходок — еще хуже... Помню, я мальцом был, а к деду моему как раз Бредун забрел, пива выпить. Ну, выпили раз, выпили два, Бредун по нужде на двор пошел, а в хату вдруг упырь Велько лезет — с того кладбища, что под Писаревкой. Так-то они нас не трогают, грех напраслину возводить — только тут гляжу, совсем мертвяк озверел, как луной намазанный... Слово за слово, а дед у меня тоже не подарок — в общем, сцепились они. Я к дверям, а в дверях — Бредун. Бледный, аж инеем взялся, и как зашипит на упыря не знаю уж по-каковски!.. Велько деда бросил, в угол вжался, словно в нос чесноком сунули, и лопочет дурным голосом: «Прости, Сарт-Верхний, неразумного!.. Ночь сегодня мутная... Прости, Сарт...»